Я едва помню, как росла дочь Римма, слишком занятый выпивкой и друзьями. В двадцать лет роль отца оказалась мне не по плечу. А Римма была обаятельным ребенком, не по годам взрослым, будто понимавшим несовместимые судьбы родителей.
К СВЕТУ
И вдруг моя жизнь стала меняться. Я и раньше увлекался такими вещами, как йога, гипноз, обучение во сне. В 1967 году индийский гуру Махариши Махеш Йоги появился в нашем городе вскоре после его широко освещавшихся в прессе встречи с группой Битлз. Я пошел на его лекцию. А на следующий день явился к нему с намерением пройти инициацию. Он спросил меня, чего я хочу, счастья или знаний. «И того, и другого». Он улыбнулся и сказал: «Тогда будешь иметь и то, и другое».
Он прошептал мне на ухо мою мантру. Первоначально, я был настроен ко всему этому достаточно скептически. Во время медитации малейший шум заставлял вздрагивать. Меня раздражало льстивое, по моему мнению, низкопоклонство перед гуру со стороны последователей. Иногда он даже не понимал вопросов, которые ему задавались. Тем не менее, аудитория подобострастно внимала любым ответам. Упрощенные аналогии, которые он повторял, заставляли сомневаться в хваленой мудрости Махариши. Но я продолжал заниматься медитациями, вскоре отойдя от культа Махариши и перейдя на буддистскую систему випассана, не связанную ни с каким культом. Ею, как и хатха-йогой, я занимался потом лет двадцать и они помогли мне уйти от пристрастия к табаку и алкоголю и найти на время определенную долю душевного равновесия.
Я поехал на север, в Квинсленд, на ферму моего тестя, чтобы поработать над рукописями. Это был удаленный, необжитой район. Здесь я охотился на фазанов и кенгуру, искал золото, собирал папайю, очищал землю от кустов. Пытался воспроизвести по-английски содержание записных книжек, уничтоженных перед побегом. Сидел, обложив себя горой словарей. Осуществлялась моя мечта: писал, был свободен, никто не стоял надо мной и не говорил, что делать. Только большая змея — там было полно змей и их воспринимали как домашних животных, к тому же охраняющих дом от грызунов — свисала надо мной с балки, когда я пытался сосредоточиться над печатной машинкой.
Мой тесть всю жизнь мечтал найти на ферме золото. Это была мечта почти каждого эмигранта о своем «Эльдорадо». Мы перерыли много грунта, но ничего не нашли. Парадоксально, но много лет спустя, его сын нашел на своей ферме в этом же районе крупные залежи ценного мрамора, которым обшиты теперь стены австралийского парламента.
Мне нравилось работать в естественном окружении прекрасной экзотической природы. Вечерами мы с тестем готовили ужин, и я закуривал трубку, редактируя написанное за день.
Поскольку я не мог еще писать приличную прозу по-английски, то избрал «модернистскую» технику. Но когда я потом принес книгу одному издателю в Лондоне, он посоветовал мне ее сжечь, что я и сделал.
Первый контакт с матерью и семьей в России произошел в 1966 году, три с половиной года спустя после побега. В эти переходные годы я пытался забыть свои российские корни, насколько это было возможно. Чувствовал, что если мою семью не трогать, им будет так безопаснее. Они оставались в полном неведении относительно моей судьбы. Но затем, через одного приятеля, работавшего в русскоязычной газете в Мельбурне, у которого тоже были родственники в Сибири, я узнал, что мать и сестра разыскивали меня через Красный Крест. И решил им позвонить. Только много позже я узнал, что все мои родственники и большинство друзей допрашивались в КГБ после моего побега. Там скопилось увесистое дело обо мне. Побег этот стал учебнылл примером для старших офицеров КГБ в секретном учебнике (об этом говорил гэбэшник, задержавший меня при первом обратном пересечении границы СССР в 1990 году, — но об этом речь впереди).
Однажды я просто взял и вызвал мать на телефонный разговор на колпашевской почте. Наша первая беседа была не очень содержательной. Связь нарушалась помехами, нас наверняка подслушивали (как позже рассказала мать, сотрудник КГБ стоял рядом с ней), о те годы, вероятно, единственный раз кто-то из-за границы звонил в маленький сибирский городок. Кажется, большую часть разговора мы потратили, убеждаясь в том, что действительно говорим друг с другом. Я представлял мать стоящей в телефонной будке почты в валенках и старом пальто, слушающей мой голос, искаженный расстоянием в многие тысячи километров. Где эта Австралия? Вероятно, для нее мой голос звучал, как голос с того света. Это было почти так. Вскоре после побега местные гэбисты терроризировали мать, показывая фотографии утопленников, якобы подобранных в Черном море при попытке бегства в Турцию, и предлагали ей опознать мое тело. К тому времени советские властные структуры были официально информированы турками о моем побеге и формальном обращении за политическим убежищем, следовательно, прекрасно знали, что я жив. И пытка матери была своего рода местью за свой провал на границе и невозможность достать меня самого.
После звонка у меня возникло чувство исполненного долга. С тех пор происходили лишь случайные обмены письмами с семьей, содержание которых ограничивалось в основном деталями повседневной жизни без малейшего упоминания чего-либо политического (советская цензура проверяла почту из-за границы). Глубокая пропасть начала отделять мой жизненный опыт от опыта моей семьи. Мы жили на разных планетах.
Прочитав газетное объявление, я подал заявление о приеме на работу в русскую службу Би-Би-Си в Лондоне и, после сдачи экзамена на русском и на английском языках, был принят. В Англию отправился один, так как существовал шестимесячный испытательный срок, только после него можно было привезти семью. Приехав в Лондон, я пребывал в состоянии, граничащем с экстазом. Даже маленькая комната в отеле на Стрэнде, казалось, излучала дух старой Англии. Набросился на газеты — они оказались невообразимо лучше австралийских. Это был настоящий Запад!
Я стал первым свежим эмигрантом из СССР, принятым на Би-Би-Си (шел 1968 год). На станции было засилье старых эмигрантов вроде Леонарда Шапиро, принципиально не читавших советских газет, говоривших на «петербургском» русском начала века и воспринявших меня, а потом и последовавших за мной свежих иммигрантов, как толпу гуннов, вторгшихся в их обжитое, уютное царство (Шапиро славился своей коллекцией антикварных картин, купленных за годы работы на Би-Би-Си).
Вскоре за мной последовал Николай Рытьков, старый лагерник, которого упрятали в Гулаг за увлечение эсперанто. Он был внешне похож на Ленина и иногда разыгрывал сценки в Гайд-Парке, становясь на ящик оратора в позе Ильича. Он сбежал на Запад сразу после освобождения и реабилитации, как только его отпустили на конгресс эсперантистов в Вене. Потом пришел Азиз Удугов, выпускник Иняза, сбежавший в Индии.
Мы создали политическую и лингвистическую когорту, с которой старым зубрам на Би-Би-Си пришлось считаться. Шапиро постепенно перестал доставать из мусорных ящиков свои переводы, поправленные нами, которые он поначалу, брызгая слюной, с жалобами носил по комнатам. Он начал спокойней принимать наши поправки, очевидно, почувствовав, что время (да и начальство) не на его стороне.
Я был в состоянии полного неистовства, посещая кино, театры, галереи. Лондон в конце 60-х был, пожалуй, одним из самых интересных городов мира. Я смотрел пьесы с участием Лоуренса Оливье, Ральфа Ричардсона, Ричарда Бэртона. Питер Брукс создавал новаторского «Эдипа», писал свое знаменитое кредо о «Пустом пространстве». Старики на Би-би-си были рады моему энтузиазму и энергии. Пиши на здоровье, говорили они, отдавая мне свое место в эфире. Я ходил в бары, где читали стихи поэты и играли такие мастера джаза, как Роланд Керк. Я знакомился с местными поэтами. По роду своей работы встречал представителей всех социальных слоев, от нищих до знати. Директор внешней службы Би-Би-Си пригласил меня на встречу «на чай» с принцессой Маргарет, сестрой королевы, которой понравилась экзотика моего побега. Мы много смеялись, и я обещал в шутку научить ее играть на балалайке, подаренной ей недавно посетившим Англию русским народным ансамблем. Она рассказала мне о своей неудачной пьесе под названием «Лягушка» и о ее частых «побегах» от прессы и назойливых друзей на островок Мастик в Карибском море. Мне показалось, что за ее манерой добродушной и дипломатичной представительницы королевской семьи скрывалась какая-то личная трагедия. И действительно, я потом читал в газетах о ее связях с представителями лондонской богемы, о постоянных срывах в исполнении ее роли «принцессы». Через 10 лет она окончательно расстанется с этой ролью и разведется с лордом Сноудоном.
