Так осенью 1962 года я оказался в лагере для беженцев в пригороде Левент в окрестностях Стамбула.
НЕПРОШЕННЫЕ ГОСТИ
Дом в Левенте был местом, где размещали беженцев из стран восточного блока (в основном, из Советского Союза, Болгарии, Югославии и Венгрии), чтобы они дожидались получения иммиграционных виз в Америку, Швецию, страны Западной Европы и Австралию.
Мы не имели гражданства и были практически вне закона. Турки нас не хотели. Да и никто из нас не хотел оставаться в Турции. Процесс получения визы мог длиться месяцами, а то и годами. Среди нас был пожилой венгр, которого не хотела принять ни одна страна. Он находился здесь со времени конца венгерского восстания в 1956 году. И однажды получил выездную визу — прямо на небеса. Старик повесился на веревке, которой перевязывали посылки, присылаемые нам по американской программе поддержки беженцев.
Однако мрачные предчувствия не посещали меня, когда я входил в дом. После нескольких месяцев одиночного заключения у турок и почти волшебного спасения от, казалось, неотвратимой гибели или заточения в застенках КГБ, жизнь в Левенте стала глотком свободы.
Лагерь для перемещенных лиц в Стамбуле был на самом деле обычным домом в пригороде, окруженном лужайкой с пустырем и небольшим пересыхающим ручьем позади него. Заведовал им Решат Бей, а финансирование осуществлялось несколькими благотворительными организациями. Обитатели лагеря не имели документов, поскольку они ожидали визы для выезда в страны, к которым они обратились. Им не разрешалось покидать территорию лагеря без разрешения или оставаться на ночь где-либо еще. Во всем остальном они были свободны.
Среди перемещенных лиц в лагере жили несколько болгар, венгров, один армянин и четверо русских, включая меня.
Вначале я остерегался и ни с кем много не говорил. Но вскоре начал понимать, что хотя турки и присматривали за лагерем через Решат Бея, который регулярно докладывал полиции о происходящем в Левенте, власти на самом деле просто хотели избавиться от нас как можно скорее.
Я быстро подружился с Саркисом, армянином, сбежавшим через советско-турецкую границу по суше в районе Еревана. Своим успехом об был обязан невероятному стечению обстоятельств: он случайно попал на участок границы, где проходили ремонтные работы, и смог прокопать проход под колючей проволокой, обойдя сигнализацию тревоги.
Невысокого роста, сухой и жилистый, с живым темпераментом, он был чрезвычайно общителен и, как я вскоре узнал, прекрасно ориентировался в обстановке. Саркис неплохо говорил по-турецки. Родился в Бейруте, но вернулся в Армению с семьей и только лишь для того, чтобы узнать, что ненавидит ограничения, которые ему там навязывались. У него не было особых политических убеждений. Он хотел вести беззаботную жизнь на Западе, подобную той, которую помнил по своему бейрутскому детству. Турки допрашивали его всего пару недель. Саркис, по крайней мере при мне, не упоминал о вековой вражде между армянами и турками и никогда не говорил о резне армян в 1915–1918 годах.
«Ты православный или католик?» — задал он первый вопрос после знакомства. Я заколебался. Меня крестили как православного, но если я и считал себя кем-то, то скорее агностиком с сильным интересом к буддизму. Увидев мои колебания, Саркис продолжил: «Кто бы ты там ни был, я тебе очень советую записаться в католики. Миссионеры-католики меньше воруют у беженцев, чем греки, которые заправляют в Совете церквей. И одежда на их складе намного лучше».
Позже я осознал мудрость этого совета. Формально программа содействия беженцам Всемирного Совета церквей возглавлялась мистером Базалджетом, бывшим полковником британской армии, просвещенным и щедрым человеком, однако конкретную деятельность осуществляли сотрудники и добровольцы, махинации которых выходили за пределы детективных способностей англичанина.
Службу беженцев-католиков, с другой стороны, возглавляла богатая итальянка мадам Павиолли
[13]. Считали, что у нее есть личная индульгенция самого Папы римского. Она обладала дипломатическим статусом в Стамбуле и тесными связями с турецкими и американскими властями. Даже если ее персонал немного подворовывал, оставалось еще достаточно и для нас.
На пути в службу помощи, куда повел меня Саркис, я был ослеплен и оглушен видами и звуками Стамбула. Реклама стала для меня наиболее впечатляющим явлением этого города. После тусклости советских городов Стамбул привлекал яркими фасадами магазинов и окнами витрин. Мы сели на долмуш (маршрутное такси), идущий к центру города. Саркис, видимо, знал здесь все входы и выходы.
В католической службе помощи нас встретил Тони, помощник мадам Павиолли. Тони родился в греческой семье в Стамбуле, но, подобно многим здешним образованным грекам, кроме турецкого, знал французский и английский языки.
Тони провел нас на склад и предложил выбирать все, что мы захотим. Саркис, проявив большую сноровку, отобрал для меня два костюма, шерстяной джемпер, теплое пальто и две пары брюк.
«Но они же не моего размера», — наивно запротестовал я.
«Не мели глупости, — осадил меня Саркис, — эти тряпки пойдут на продажу. Мы их отнесем в Капали Чарши (рынок в Стамбуле) и продадим эскиджи (торговцу подержанными вещами). А потом купим тебе приличные вещи».
Покинув склад, мы тотчас отправились в Капали Чарши. На улицах было много эскиджи. Наши маленькие заботы и суетливость Саркиса не заслонили от меня прелестей красочного и шумного Стамбула. Это был мост между Европой и Азией. Батуми померк в моем сознании перед увиденным мною изобилием мечетей, магазинчиков, уличных лавок, запахами свежезажаренной форели, печеных каштанов, пряного изюма. Хаос, хаос, но каким благородным казался мне этот хаос после серости недостроек социализма! Мне хотелось просто идти по улицам Стамбула, впитывая его запахи и краски, позабыв о моем временном статусе здесь и мелочных заботах об одежде и еде.
Но неумолимый Саркис тащил меня в узкую улочку с маленькими магазинчиками вдоль нее. «Я знаю торговца, который прилично платит и может правильно оценить хорошие вещи. Например, за этот джемпер можно получить 50 лир, достаточно, чтобы пять раз сходить в бордель!»
Мы вошли в магазин, и Саркис поприветствовал продавца. После споров и торговли они сошлись в цене. Я помалкивал. Хозяин угостил нас чашкой чая. Когда мы вышли, Саркис положил мне на ладонь несколько банкнот.
«Двести пятьдесят лир, — сказал он, — хорошая выручка. Теперь пойдем в другой магазин и купим тебе модную куртку и пару приличных брюк».
Пищу в нашем доме готовил повар — турок по имени Мустафа. Его стряпня оставляла желать лучшего даже для наших непритязательных вкусов. Блюда от Мустафы представляли собой, в основном, разные варианты варева из бобов с небольшим количеством мяса из консервных банок, поставляемых службами помощи; ингредиенты из банок вываливались в кастрюлю, и все это перемешивалось и разогревалось. По ночам взрывчатые газы, содержащиеся в бобах, создавали в доме жуткую атмосферу.
