С сыном Андреем в Москве во время поездки в 2004 г.
Впервые за многие месяцы меня вывели на прогулку. Сопровождающим был солдат с винтовкой, небрежно висевшей на плече. Высокий забор окружал комплекс зданий. Подумал о побеге и тотчас же отбросил эту мысль. Куда я пойду? И как знать, найду ли лучший прием где-либо еще, даже если удастся попасть на корабль в Стамбуле или сесть на поезд, идущий во Францию? Я был одет в форму турецкого солдата без знаков различия. Далеко ли можно уйти в таком одеянии, с моим акцентом и без денег? Временами, я почти забывал, что нахожусь в тюрьме, да еще и в одиночке. С удовольствием поедал большие сочные плоды инжира в саду, куда меня водили на прогулки. К удивлению, никто их здесь не рвал. Для меня же эти плоды были редким деликатесом, который обещал нетронутые богатства в мире за забором.
Но что меня еще больше увлекало, так это предоставленная мне библиотечка эмигрантских книг и журналов на русском языке. Казалось, турки решили очистить меня от всех остаточных привязанностей к социалистическим идеалам.
Среди литературы выделялась книга Милована Джиласа «Новый класс», описание коррупции правящей коммунистической элиты. У меня были проблески видения этой коррупции, но теперь я глубже понял ее всепроникающий характер и неизбежность. Мы выросли в неравенстве. Еще будучи мальчишкой, я носил бидон молока от нашей коровы на государственный сдаточный пункт, где тщательно измеряли его жирность, чтобы убедиться в том, что мы его не разбавили. Другой бидон тащил через дорогу, где офицерская жена, сверкающая импортной ночной сорочкой и пахнущая духами, брезгливо кривила лицо, принимая бидон из моих чумазых рук.
Однако книгой, которая действительно врезалась в мое сознание, стала «1984» Джорджа Оруэлла. Она обнажала всю философию тоталитарного режима. Большевики использовали недовольство масс, чтобы свалить прежнюю власть, а затем развязали репрессии, на фоне которых царская Россия приобретала вполне благопристойный вид.
Запомнились мне и такие эмигрантские журналы, как «Грани», дававшие яркое описание лагерной жизни в моей родной Сибири. Эти статьи — предшественники книг Солженицына о Гулаге — убеждали, что тюремная жизнь вовсе не была отклонением или случайным явлением. Она являлась гигантской системой подавления всего, что стояло на пути к власти новых мастодонтов — безграмотных, но сильных демагогов, которые пытались править страной после революции. Сцены невообразимой жестокости, подобные той, когда женщин везли на Дальний Восток в вагонах для скота, в тесноте, голоде, холоде, без элементарной гигиены, били и унижали — наполняли гневом за поруганное человеческое достоинство.
Я еще больше убедился в том, что мой юношеский бунт был справедлив. Моя родина вовсе не являлась социалистической страной. Это была полуфеодальная империя, управляемая некомпетентными и жестокими невеждами, произносившими идеологические речи только для того, чтобы прикрыть собственное благополучие и укрепить власть, схожую по деспотизму со временами фараонов. Народу доставались крохи со стола элиты, пытавшейся реализовать фантастические планы мирового господства, но неспособной создать даже нормально работающую канализацию в стране. Все держалось на дешевой нефти и непомерных политических амбициях правителей, которые, в конечном счете, приведут страну к банкротству.
Я кипел от негодования, читая эти книги и статьи. И окончательно понял, что принял правильное решение. Годы нужды и опасностей, проведенные в стране двойных стандартов и Большой Лжи, завершились логично и неизбежно. Все муки и унижения, которые пришлось перенести в турецкой тюрьме, оправдывались тем, что я избежал судьбы, ожидавшей меня в Советском Союзе.
Прошел еще один месяц допросов. Я жадно читал книги и журналы в своей комнате, практиковался в турецком языке, мечтал об освобождении. Теперь у меня не было сомнений, что оно не за горами.
Мой побег был чересчур необычен, и это вызывало недоверие. Намного позднее я узнал, что мой проплыв был единственным успешным проплывом пловца-одиночки за долгие годы. Во всех других попытках пересечь границу по морю были замешаны плавсредства или посторонняя помощь. Сколько несчастных пловцов поглотило Черное море, а сколько отбыло сроки в лагерях или отсидело в дурдомах? Когда-нибудь и эта статистика будет собрана и опубликована. В любом случае, турки и так во все времена подозрительно относились к своим русским соседям. Слишком много войн, пограничных конфликтов, битв за сферы влияния. Борьба за власть, территории и колонии осложнялась религиозным конфликтом, который шел из далеких византийских времен. И турки, естественно, имели право быть подозрительными в отношении советской разведывательной машины, управляемой КГБ.
Но главным камнем преткновения, судя по всему, стало мое собственное упорство, отвращение к произнесению политических банальностей и обвинений, которые ожидались от беженца. Да и отказ дать хотя бы скудную информацию военного характера, которой я случайно мог владеть, тоже приводил в ярость турецких военачальников. Ожидалось, что я буду скромным просителем политического убежища. Иметь свои собственные взгляды и отстаивать их в моем положении казалось непростительным.
Примерно через месяц меня поместили в одну комнату с беглецом из Болгарии. Поначалу я полагал, что он — «наседка», наподобие моего соседа в батумском общежитии. Но вскоре настороженность прошла. Тодор был дружелюбным, может быть, слегка наивным беженцем из маленькой болгарской деревни вблизи турецкой границы. Кажется, у него случились нелады с законом за какое-то незначительное нарушение. Из его рассказов о материальных трудностях стало ясно, что причины его побега, в основном, экономические.
Через несколько дней после нашего поселения с Тодором я увидел на столе допрашивавшего меня офицера досье с английским текстом. Были ли американцы тайно причастны к работе с перебежчиками? Где взяли турки те русские книги, которые давали читать?
Как и в Эрзуруме, когда дело двигалось к концу, допросы стали поверхностными. Турки, казалось, совсем потеряли интерес ко мне и перестали делать ставку на прежние версии по поводу шпионской деятельности. У них явно оставалось мало шансов на служебное продвижение за поимку советского шпиона.
Однажды во время второго месяца пребывания в Стамбуле мне было велено снова переодеться в гражданскую одежду. Опять завязали глаза и вывезли, как я догадывался, в направлении, обратном тому, по которому привезли.
Когда повязку сняли, я оказался перед большим зданием в центре Стамбула. Это было Би-ринджи Шубеси, главное управление турецкой полиции. Меня провели в комнату и оставили ждать.
Вошел маленький смуглый человек и произнес приветствие на ломаном, но понятном русском. Он представился как Решат Бей, начальник лагеря для перемещенных лиц. Турецкий офицер вручил ему небольшой пакет с моими документами.
Я свободен!
Джип привез меня к воротам неприметного дома с лужайкой, покрытой сухой травой. Дом выглядел заброшенным.
