Однако история Нуреева все еще интриговала людей. И что их больше всего интересовало, — разбогател ли Нуреев после побега за границу.
Несмотря на всю пропаганду, для многих грузин заграница представлялась землей богатых, с неограниченными возможностями. Это была их мечта.
Вскоре после допроса в КГБ товарищи по команде пригласили меня на пикник в горах, прямо над Батуми. Даже весной там все еще лежал снег. Мы проходили по живописным горным селениям. Я охотно учился грузинским приветствиям и другим обиходным фразам и применял их везде, где только мог, вызывая бурное веселье у грузин, не привыкших к интересу со стороны русских к их трудному языку.
Напряжение от событий последнего года и особенно нескольких последних недель сказалось на мне. Я довольно сильно опьянел от чачи — виноградной водки. Помню, как пытался кататься с горы на одной лыже, упал, почти выбив колено, и вызвал дружеские насмешки грузин, полагавших, что как сибиряк я должен быть превосходным лыжником.
В отличие от дружелюбных отношений в команде и на заводе контакты с местными парнями были далеко не мирными. Однажды я пошел на танцы в одном из санаториев за городом. Не зная местных обычаев и бурного темперамента аборигенов, пригласил привлекательную русскую девушку на танец. Вдруг появился молодой грузин, бесцеремонно оттолкнул меня и начал задавать девушке непристойные вопросы. Я сильно ударил его, тот упал. И тотчас на меня надвинулись по меньшей мере трое молодых грузин, один из которых размахивал самодельным пистолетом. Сообразив, что не только рискую жизнью, но и могу попасть в ближайшее отделение милиции, и тогда планы побега окажутся под угрозой, я постыдно сбежал.
Грузины считали русских девушек-работниц ниже себя, поскольку были довольно зажиточными по сравнению с большинством русских. Дети гор и одеты были более стильно. Чтобы стать на один уровень с местными, я приобрел пару остроносых туфель, привезенных из-за рубежа, возможно, из Турции, и костюм с чрезвычайно зауженными брюками. Такие брюки-дудочки в то время носили молодые стиляги, неизменно провоцируя бурную реакцию ханжей в России, иногда До такой степени, что особо рьяные дружинники могли подойти и распороть их ножницами. Здесь же это, напротив, ценилось.
Наша спортивная команда отправилась на соревнования в Сухуми, столицу Абхазии — живописный город с канатной дорогой, которая вела высоко в горы, чтобы кататься на лыжах. Сухуми славился впечатляющим зоопарком и приматологической станцией. Подобно Батуми, он был цветущим курортным городом. Ничто не предвещало того разрушительного запустения, которому подвергнется это мирное побережье тридцать лет спустя во время войны между Грузией и Абхазией.
На соревнованиях мой результат оказался ниже моего наилучшего времени и даже ниже того, что ожидала Тейя. Сказались, видно, приготовления к марафонскому проплыву, а не к спринту. Тренерша была недовольна.
Я уже начал было забывать предсказание Марии о моей судьбе, когда произошел еще один загадочный случай. Во время прогулки по городскому парку в Сухуми ко мне подошла цыганка и предложила погадать. Она проговорила: «Одна из твоих дорог ведет в казенный дом. Другая дорога — за кордон. Ты станешь богатым и знаменитым, если выберешь вторую».
Этот последний случай поверг меня в состояние лихорадочного ожидания. Все казалось возможным. Возвращаясь в Батуми поздно вечером, я мог наблюдать с теплохода длинную береговую линию, усеянную прожекторами, которые своими лучами хлестали море. Однако прожектора не пугали меня. Я был в состоянии, близком к эйфории, подобным тому, что испытывает спортсмен перед ответственными соревнованиями. Что-то внутри говорило, что успех не только возможен, но неизбежен.
К этому времени я собрал приличное количество информации о границе. Она находилась примерно в 18 километрах, если по прямой, и в добрых 30, если плыть вдоль берега по кривой, с большими отступами от береговой линии, когда это требовалось, чтобы избежать близости прожекторов или сторожевых катеров. Я все еще мало знал о препятствиях, которые могу встретить, если выберу не заплыв, а переход сухопутной границы. Из разговоров и советской пропаганды следовало, что граница неприступна. Запретная зона начиналась в предместьях Батуми. Однажды я попал в нее, гуляя за городом. Почти тотчас же меня остановил патруль. От ареста спасло только то, что я работал на местном заводе. Показав заводской пропуск, сказал, что заблудился по пути к другу, который работает вместе со мной и живет в этом районе. Меня отпустили, предупредив, чтобы больше никогда не выходил за пределы города. Все склонялось к морскому варианту.
В то время я эпизодически переписывался с сестрой Катей, жившей в Новосибирске. Она беспокоилась за меня, хотя не думаю, что подозревала о моих сумасшедших планах. Для родственников все должно было остаться тайной, чтобы никто из них не отвечал за мой побег.
Я купил себе компас и ласты. Отрезок моря, который мне предстояло переплыть, был равен Ла-Маншу, но с мощными пограничными препятствиями, кроме естественных, природных — прожектора, самолеты, катера, подводные лодки… Меня могло унести холодными прибрежными течениями в море, я мог потерять ориентацию…
Тяжелые, грубые ласты советского производства нуждались в шлифовке и подгонке по размеру ноги. Я усовершенствовал их с помощью напильника и шлифовальной бумаги и испытал на море. Ласты работали хорошо, значительно увеличивали скорость, хотя было ясно, что они увеличат и нагрузку на мышцы ног, а это увеличит опасность судорог. В открытом море судороги — настоящий убийца. Единственное средство от них — длинная игла, чтобы уколоть мышцу, послав мощный импульс мозгу. Это должно снять судорогу — по крайней мере, в теории. Я никогда не пробовал такую технику и надеялся, что обойдусь без нее и теперь.
Однажды мы с Тейей пошли на танцы в Дом офицеров. Там я познакомился с Галей, мать которой была знакомой Марии. Галя показалась мне самой красивой девушкой из тех, кого я знал в Батуми: густые черные волосы, яркие карие глаза, с губ не сходит какая-то понимающая улыбка. Милая, живая, при этом хорошо танцевала. А когда узнала, что я интересуюсь литературой и религией, повела в библиотеку и, таинственно улыбаясь, показала Библию, спрятанную за книгами на одной из полок. До этого мне никогда не доводилось открывать Библию, хотя я видел ее в руках деда. Галя сказала, что я могу приходить в библиотеку в любое время. Все, что для этого нужно, — сказать, что я друг Гали, и библиотекарь разрешит мне читать любые книги!
В последний год меня постоянно тянуло к духовной литературе. В университетской библиотеке Томска удалось прикоснуться к Дхаммападе — буддийскому тексту, который произвел на меня глубокое впечатление. Там же прочел книги Толстого, написанные незадолго до его кончины, такие как «Путь жизни», где он рассматривал «основные вопросы». Так, почти ощупью, шли духовные искания.
Галя знала в Доме офицеров многих. Однажды танцуя со мной, она взмахом руки приветствовала каких-то мужчин в штатском.
На следующий день Мария сказала мне, что ей звонила Галина мама — Наташа и просила срочно передать, что хочет встретиться со мной в кинотеатре, где она работает. Наташа, с которой мы были уже знакомы, кажется, одобряла мою дружбу с ее дочерью. Но на встречу я шел все-таки в тревоге. И она оправдалась.
