Крупная дрожь сотрясала Тиру, освобождённые от кляпа зубы громко стучали, ноги подкашивались. Женский инстинкт бросил её на грудь своему спасителю, пережитый страх выходил целыми потоками слёз.
— Ну-ну, довольно, — успокаивал женщину Анталкид, — намочишь мне хитон. Да и благодарить следует не столько меня, сколько твою собаку.
Та прыгала у ног хозяйки, радостно тявкала и требовала награды за преданность.
— Это был Антиф, — говорила Тира, когда они возвращались в лагерь, — подумать только, прежде я совсем не боялась этого чудовища!
— Прежде ты видела в нём всего лишь мужчину, которого следует обольстить и провести, — задумчиво ответил Анталкид.
Плохо. Очень плохо. Фиванский лазутчик в шатре афинского посла, и он, спартанский дипломат, узнал об этом лишь за несколько часов до приёма. Слишком поздно что-либо предпринять, да и Пелопид с гневом отвергнет обвинение — бурый плащ и ящик с блестящими безделушками — не улики...
Врач не обнаружил у Тиры никаких повреждений: только ссадины и кровоподтёки. Первые он смазал жгучей мазью, ко вторым приложил тонкие пластины чистой меди; они сразу присосались к телу.
— Несколько дней — и всё пройдёт без следа.
Глаза Тиры сияли: она знает, что Эгерсид жив, и знает, где он! Испуг, синяки и царапины — небольшая цена за известия о любимом. Теперь ей как никогда нужны жизнь, свобода и деньги.
* * *
Тронный зал. Всё здесь рассчитано так, чтобы показать величие царя царей: высокие потолки — до них не менее сорока локтей, и они кажутся ещё выше благодаря многочисленным колоннам; гигантские барельефы, изображающие великие деяния повелителей персов; статуи крылатых человекобыков у входа — всё должно наполнять трепетом сердца попавших сюда.
Восторгом светятся лица взирающих на великолепие дворца элейцев; их восхищение замечено и оценено самим царём Артаксерксом, а также его вельможами. Расположение персидской власти — вот и весь дипломатический успех элейской миссии. Впрочем, это не так уж мало: в следующий раз к их просьбам отнесутся благосклонно...
Анталкид размышлял, отдыхая после своей речи. Дипломат знал — грамотеи из других посольств запомнят её слово в слово, а потом философы будут использовать текст при обучении будущих государственных мужей. Но довольно! Процедура представления афинского посольства заканчивается, сейчас будет говорить Тимагор.
Спартанский посол внимательно вслушивается в слова; кажется, всё идёт как надо, афинянин ни на шаг не отклоняется от заранее согласованных положений.
Право на существование в Элладе имеет лишь один Пелопоннесский союз согласно давнему договору его, Анталкида, имени...
Мессения — неотъемлемая часть Спарты и не имеет права на самостоятельность.
Нет места также и Беотийскому союзу во главе с Фивами; фиванцы и есть главные виновники всех смут в Элладе.
Другое дело Афины. Этот город может вновь создавать морские союзы и Спарта не будет больше возражать в благодарность за помощь в борьбе с Фивами. Города же Малой Азии не могут быть членами таких союзов, ибо они находятся во владениях царя царей...
Тревога и подозрения, терзавшие Анталкида с прошедшей ночи, мало-помалу оставили его. Скорее всего, фиванские лазутчики только нащупывали подступы к афинскому послу или надеялись поживиться какими-нибудь сведениями в его шатре. Но вот Тимагор заканчивает речь и уступает место Пелопиду.
Трубный голос фиванца словно взывает к сияющей золотом фигуре Артаксеркса, взывает о справедливости и не просит, но требует её. Доводы Пелопида весомы: он напомнил царю, что фиванцы никогда не выступали против него. Более того, единственные из всех эллинов сражались на стороне персов в битве при Платеях
[126], в своё время пытались удержать Спарту от военной авантюры против царских владений в Малой Азии, из-за чего испытали гнев лаконцев и долго терпели всякие невзгоды.
— Именно за непочтение к царю, — продолжал Пелопид, — мы разбили спартиатов при Левктрах, наказали их, опустошив Лаконию, и обеспечили независимость Мессении. Теперь Спарта лишена военной силы настолько, что вынуждена искать поддержки у своего старинного врага — Афин!
Анталкид с нарастающим возмущением слушал речь противника. Каков поворот! В каком свете сумел представить фивано-спартанскую вражду этот наглец! Какая ложь!
Уязвлённая гордость заставила изменить выработанной годами выдержке. Всего на миг воин в Анталкиде возобладал над дипломатом.
— Это не так! Недавно наши войска под командованием Архидама, сына царя Агесилая, нанесли сокрушительное поражение аркадянам! — не менее громко воскликнул он, перебив Пелопида.
— Только потому, что аркадяне выступили одни, без нас! — ответил тот. — Великий царь! Сказанное мною известно всем эллинам, что может подтвердить любой честный человек, например, афинский посланник, почтенный Тимагор!
— Свидетельствуешь ли ты, что фиванцы всегда были друзьями царя царей? — последовал вопрос Артаксеркса.
— Да! — короткий ответ афинянина словно удар бича прозвучал в огромном зале.
— Свидетельствуешь ли ты, что только военная необходимость заставила Спарту обратиться к вам за помощью?
— Да!
— Верно ли, что Спарта принимает помощь сиракузского тирана Дионисия, недруга персидского царя?
— Да!
— Правда ли, что афиняне принимают деньги от Александра Ферского, известного кровавыми беззакониями в Фессалии, и даже поставили ему памятник?
— Да, да, да...
Убийственное «Да!» союзника.
Слова Артаксеркса доносятся откуда-то сверху, словно голос некоего божества:
— Пелопид, посол Фив, какие условия мира желаешь ты?
Спартанский дипломат закрыл глаза: разгром...
— Признание независимости Мессении от Спарты, — чеканит фиванец давно обдуманные фразы. — Снижение боеготовности афинского флота: корабли должны быть вытащены на сушу, экипажи распущены, запасы сняты, орудия, вёсла и снасти сданы в арсеналы и на склады! Наказание нарушителей договора и тех, кто откажется его признать, — совместным военным походом, и в первую очередь против того, кто откажется выставить войска в союзный контингент!
Второй афинский посол, Леонт, молча закрыл лицо руками.
«Левктры — думал Анталкид, — вторые Левктры, и он, он виновен в очередном, на этот раз дипломатическом поражении Спарты!» Искусные царские писцы готовили текст договора, в то время как участники приёма подкрепляли силы приготовленными для них яствами. Когда хорошо поевшие фиванцы (на радостях), элейцы (чтобы перепробовать все лакомые блюда персидской кухни), аркадяне и едва притронувшиеся к еде спартиаты с афинянами вернулись в зал, документ был оглашён.
