– Я знала, что ты у него бываешь, – нарушает наше молчание Анна, – потому что могила всегда была в идеальном порядке.
– Когда ты приходила?
– По воскресеньям. Мне казалось, на кладбище, как и в церковь, нужно ходить в воскресенье. А ты?
– В будни, по утрам.
– Откровенно говоря, мне здесь не по себе, – ежится Анна. – Звучит, наверное, ужасно, но я не вижу в кладбищах ничего умиротворяющего.
– Я тоже, – отвечаю я.
Мы молча доходим до могилы Джека, кладем цветы на надгробие и некоторое время смотрим на него, по-прежнему не произнося ни слова. Я рад, что мы выбрали надгробие из песчаника, – простоит оно долго, и любая погода ему нипочем. Мы с Анной неуверенно переглядываемся, не понимая, что нам следует делать дальше.
– Может, пойдем отсюда? – предлагает она. – Извини, я…
– Все хорошо.
– Просто я не люблю прощаться, – признается Анна. – Мне так не нравится думать, что он лежит здесь…
– Знаю. Пошли, – говорю я, и мы поспешно уходим.
Через несколько минут мы стоим у барной стойки в пабе, в котором раньше я часто убивал время до поезда в Корнуолл.
– Тебе здесь не слишком неловко? – спрашивает Анна.
– Из-за всего этого алкоголя?
– Да.
Я нервно смеюсь, чувствуя легкий укол стыда:
– Не слишком. Но спасибо за заботу.
– Ты обращался к кому-нибудь за помощью? – продолжает она тихим голосом. – Ну, чтобы бросить пить?
– Нет. Сначала я думал об этом, но потом решил, что попробую справиться самостоятельно. Это непросто, но я пока держусь.
Анна награждает меня одобряющей улыбкой:
– Я тобой очень горжусь. Представляю, как тебе должно быть тяжело.
– Спасибо.
Я вдруг понимаю, что мне не нравится обсуждать эту тему – я сразу чувствую себя слабым.
Заказав две порции жаркого и два тоника, мы занимаем столик в обитой деревом кабинке.
– Ты стал намного чаще появляться на форуме, – замечает Анна.
– Да, мне нравится переписываться с этими людьми – если, конечно, слово «нравится» тут уместно. Печально сознавать, что, скорее всего, у их детишек практически нет шансов.
– Да. – Анна задумчиво качает головой. – И у Джека их не было. Все произошло так быстро…
Ее внимание привлекла семья с маленьким ребенком, расположившаяся за соседним столиком. Она внимательно следит за тем, как мать снимает с карапуза курточку, усаживает его на высокий стульчик и кладет на стол игрушки и разноцветную книжку. Анна улыбается малышу, и тот улыбается в ответ, протягивая ей зажатого в кулачке пластмассового щенка.
– За нашего прекрасного мальчика, – говорю я, поднимая стакан.
– За нашего прекрасного мальчика, – эхом откликается она, и мы тихонько чокаемся. – За Джека.
Некоторое время мы молчим, прислушиваясь к радостной суете воскресного дня. Я хочу дотронуться до ее руки, обхватить ладонями ее кулачок, как раньше, в нашей квартирке в Клэпхэме, но не осмеливаюсь.
– Прости, что обижал тебя, – снова начинаю я, – мне так стыдно, я не знаю, как…
– Черт возьми, Роб, да хватит уже, – со смехом прерывает меня Анна.
Она не сводит глаз с малыша: лопоча что-то на своем младенческом языке, он упрямо отбивается от ложки, которую мать подносит к его рту.
– Кстати, у меня для тебя кое-что есть, – вспоминаю я.
– Да? Как интересно.
Я достаю из сумки ноутбук, подключаю вай-фай и захожу на свой сайт.
– А, «Небо принадлежит нам». Загрузил что-нибудь новенькое?
– Да, несколько фотографий. Собственно, их-то я и хотел тебе показать. Думаю, места ты узнаешь.
– Здорово. Можно?
Я даю ей ноутбук, и она начинает листать новые изображения: вид из нашего сада в Хэмпстеде; ослепительно-яркая вспышка солнечного света, на фоне которой угадывается окно спальни Джека; маяк в Свонедже такой сверкающей белизны, что на него больно смотреть. И панорама, которую Джек снял в Греции, стоя на стуле.
– Погоди-ка, я что-то не понимаю. Это ты снимал?
– Нет, Джек, той самой камерой, которую мы подарили ему на день рождения.
– Вот это да, они потрясающие, Роб. – Анна наклоняется ближе к экрану. – Я помню поездку в Свонедж – день был прекрасный.
Она продолжает листать фотографии, словно ищет что-то конкретное.
– Я думала, мы потеряли его камеру, а оказывается, это ты ее забрал?
– Да. Надеюсь, ты не против.
– Ну что ты, конечно нет. Это же ваши, мальчишеские, причуды: забираться на высоченные дома и фотографировать все подряд с высоты птичьего полета.
– Точно, Джек это просто обожал. Но у меня есть еще кое-что, – говорю я. – Когда я загружаю новую панораму на сайт, то вписываю в код сообщение для Джека.
– Что за сообщение?
– Воспоминание, связанное с тем местом, где мы бывали вместе. Я сделал так, чтобы все эти сообщения были видны пользователям. Смотри, если навести курсор на фотографию, появляется текст. – Я делаю глубокий вдох. – Наверное, я пишу о том, что хотел бы сказать ему, будь он сейчас рядом.
– О, Роб, это просто чудесно.
– Постой, это еще не все. Теперь у тебя есть доступ к изменению сайта, и ты можешь добавить к моим воспоминаниям свои. Просто заходи под своей учетной записью, как обычно, и пиши то, что посчитаешь нужным.
– Спасибо, Роб, это и правда здорово, но ты не должен…
– Знаю, что не должен, но я так хочу. Я был эгоистом, Анна, зациклился на своем горе и обозлился на весь мир. Я только и делал, что страдал и пил, ни разу даже не подумав о том, каково тебе, и теперь безумно об этом жалею…
Анна пристально разглядывает фотографию, сделанную Джеком, на которой мы с ней, одетые в дождевики, стоим на пляже в Дорсете.
– Недавно ты очень меня расстроила, – продолжаю я. – Ты сказала, что стыдишься того, как вела себя с ним, что делала для него недостаточно. Но ты заблуждаешься. Джек тебя обожал. Ты занимала в его жизни особое место, ты давала ему то, чего бы он никогда не мог получить от меня. Помнишь, иногда Джек спал дольше обычного и, когда просыпался, мы уже сидели в кухне за столом? Он спускался к нам, сонный и взъерошенный, и звал маму. Он подходил и клал голову тебе на колени. Не мне, Анна. Ему была нужна ты. Я так любил наблюдать за вами.
Я вижу, как задрожала ее нижняя губа, мгновение – и Анна начинает плакать. Я пересаживаюсь на ее сторону, обнимаю ее, и она, вопреки моим ожиданиям, обвивает меня руками, уткнувшись мне в шею.
Внезапно я понимаю, что больше всего на свете хочу быть с ней, заново открыть для себя эту женщину. Я хочу узнать, как она изменилась за эти годы, и даже больше – какой она была раньше, до того как мы встретились. Потому что, когда любишь человека, невыносимо грустно сознавать, что какая-то часть его жизни прошла без тебя. Я бы что угодно отдал, лишь бы вместе с ней мыть ее баночки из-под краски и бегать по полю с подсолнухами, сидеть за ее рабочим столом, наблюдая за тем, как легко она справляется с расчетами, от которых у меня голова бы пошла кругом.
