Коридор был заставлен коробками с вещами Джека, которые Анна, очевидно, собиралась выбросить. Это было неправильно. Когда ребенок умирает, его комната должна остаться нетронутой, ведь отныне это храм прошлого, святилище тишины, вечной и мучительной. Это место, куда ты приходишь, чтобы вдыхать его запах, оставшийся на его одежде, лежать на его кровати, снова и снова перекладывать его игрушки.
Я так ей и сказал, спросил, чем ей мешают вещи Джека, но спорить с ней было бессмысленно. Поэтому однажды, когда она ушла на работу, я забрал то, что она не успела упаковать в коробки, – рюкзачок Джека, его камеру и альбомы с наклейками. Все это я надежно спрятал в буфете, который стоял в нежилой комнате.
Я лежал на диване в гостиной, радуясь, что Анна наверху и я могу спокойно напиваться. В последнее время круг моих интересов стал предельно узким – водка, ноутбук, телефон. И стена, в которую я мог таращиться часами. Скотт в конце концов продал «Симтек», и я остался без работы. Но меня это не волновало. Я, словно раненое насекомое, сжался в комок, безразличный к тому, что происходит вокруг меня. Как-то раз я ради интереса попытался вспомнить, кто нынче премьер-министр и где последний раз проводился Кубок мира. И ничего. Ни малейшего проблеска в сознании. Этот мир перестал для меня существовать.
Я очнулся и увидел Анну. Она пристально смотрела на меня.
– Роб, нам нужно поговорить.
– Ладно, – согласился я. Бутылка с водкой по-прежнему стояла на кофейном столике.
– Это должно прекратиться. Для твоего же блага.
– Ты о чем?
– О твоем запое. Ты себя убиваешь.
Я помолчал, потом, кое-как ворочая языком, произнес:
– Прости. Каждый справляется по-своему. Не беспокойся за меня.
– Послушай. – Анна положила ладонь мне на ногу. – Я знаю, это чудовищный период, но так продолжаться не может. Тебе нужно чем-то заняться. Найди работу, начни какой-нибудь новый проект…
– Я, в отличие от тебя, не умею так быстро отвлекаться.
Недели через две после похорон я сидел на кухне и слушал новости по радио, как вдруг услышал голос Анны: она говорила о том, что процентные ставки скоро точно взлетят. И это не был голос человека, у которого только что умер ребенок.
– То есть, если я пошла работать, это значит, что мне наплевать, Роб? По-твоему, мне следует вести себя как ты – сидеть целыми днями на диване и напиваться вдрызг?
– Спасибо, что напомнила. – Я отвернулся. – Чего ты от меня ждешь? Да, я много пью. Знаю, это не самый лучший способ, но все же способ…
– Роб, взгляни на меня. Мы сейчас говорим не о том, что ты позволяешь себе лишний стакан виски за ужином. Ты думаешь, я не замечаю все эти бутылки из-под водки? Да когда я прихожу домой, ты зачастую едва на ногах держишься, а недавно ты обмочился, лежа на диване!
Я-то считал, что мне удалось ее одурачить, объяснив пятно разлитым кофе. Наверное, она меня видела. Или видела мои мокрые боксеры в стиралке.
– Что ты несешь? Говорю тебе, я кофе разлил.
– Господи, Роб, я своими глазами это видела. Ночью я спустилась, чтобы тебя проверить, и в этот самый момент ты обмочился.
На мгновение я был готов сквозь землю провалиться от позора, но потом почувствовал прилив злости. Надо же – обмочился! Отчитывает меня, как ребенка, и наслаждается моим унижением.
Она вздохнула и прикусила губу, словно что-то обдумывала.
– Ты ведь не помнишь, что натворил на днях, да?
– Я уверен, что ты мне сейчас расскажешь.
– Ты ввалился в дом чуть живой, еле ноги переставлял, а потом вышел в сад и помочился на мои цветы.
Как ни странно, я испытал облегчение, поскольку ожидал услышать о чем-то более непоправимом. По моим губам пробежала нервная ухмылка.
– Тебе кажется это смешным?
Я пожал плечами и отвернулся от нее.
– Ты помочился на подсолнухи, Роб. На мои подсолнухи.
Тут только до меня начал доходить жестокий символизм моего поступка.
– Зато ты у нас, Анна, непогрешима.
Она покачала головой и снова вздохнула:
– Это не так. О, совсем не так. – Она опустилась передо мной на колени и положила руку мне на грудь. – Роб, я говорю тебе все это не ради собственного удовольствия и не для того, чтобы тебя застыдить. Но у тебя проблемы, и я хочу тебе помочь.
Сейчас она напоминала свою мать, которая точно таким же тоном наставляла на путь истинный всяких забулдыг из приюта.
– Жаль, что Джеку ты помочь не захотела.
– Что?…
– Что слышала.
С улицы доносилась трескотня сороки, разгуливающей по двору.
Анна вскочила на ноги и нависла надо мной:
– Да как ты смеешь? Как можешь даже думать такое?
Она разразилась слезами, а я потянулся к бутылке и плеснул себе водки. Стоит ли сказать ей все как есть? Что каждый день я задаюсь вопросом: а вдруг?… Вдруг Сладковский и Нев были правы, говоря, что Джека можно спасти? У Нева было самое убедительное доказательство – его Джош, живой и здоровый. Но Анна считала, что ей виднее, и даже не стала меня слушать.
– Прости, – сказал я. – Но я больше не могу притворяться. У Джека был единственный шанс. Да, крошечный, да, ненадежный, но все же шанс.
Анна сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и вытерла слезы салфеткой.
– Я не собираюсь снова спорить с тобой, Роб. Но неужели ты считаешь, что я сама не думаю об этом? По-твоему, я не лежу ночами без сна, мучаясь мыслью о том, что, возможно, приняла неверное решение?
Я пожал плечами и опорожнил стакан.
– Чтобы ты знал: это не так. – Ее голос дрогнул.
– Надеюсь, – пробормотал я про себя.
– Что ты сказал? – вскинулась Анна. Я демонстративно смотрел куда-то в сторону, как надувшийся ребенок.
– Ну уж нет, договаривай. – Она ткнула меня в плечо. – Не увиливай, будь мужчиной.
– Я сказал: надеюсь. Потому что ты и правда должна чувствовать себя виноватой за то, что сделала.
Тут Анна схватила бутылку и быстрым шагом прошла на кухню. Я вскочил с дивана, больно ударившись большим пальцем ноги о столик, и побежал за ней. Не сумев вовремя затормозить на скользком полу, я врезался в холодильник. Анна открутила пробку и перевернула бутылку над раковиной.
Ее лицо и грудь были пунцовыми. Она прошипела сквозь стиснутые зубы:
– Это самая отвратительная мерзость из всех, что я от тебя слышала. Ты плюнул мне в душу. Да как смеешь ты – судить меня? Твоему отцу было бы стыдно за тебя, Роб. Стыдно! Потому что ты не достоин того, чтобы называться его сыном!
Я выхватил у нее водку, но бутылка выскользнула и упала на пол. Мы молча смотрели, как ее содержимое растекается по плитам, как сверкают на солнце осколки стекла.
