– Неужели ее нельзя вырезать?
Доктор снова покачала головой:
– Боюсь, это невозможно. Раковых образований слишком много. Даже если предположить, что мы их удалим, то, учитывая агрессивный характер опухоли, они появятся снова. – Флэнаган шумно выдохнула и начала растирать кисти рук, как будто намазывала их кремом. – Поверьте, мне действительно очень жаль.
Я посмотрел на Анну. Она сидела с опущенной головой, волосы падали на лицо.
– А можно как-то лечить эту… эти…
– Мы обязательно обсудим варианты терапии, но сначала нужно провести полное обследование.
Тут Анна медленно подняла голову. Глаза на посеревшем лице казались безжизненными. Ее голос, пусть тихий и слабый, вдруг заполнил всю комнату. Если я заикался, с трудом подбирая слова, то она говорила четко и ясно:
– Это означает, что вылечить Джека невозможно?
Несколько секунд доктор Флэнаган смотрела ей в глаза, обдумывая ответ:
– Сейчас я ничего не могу сказать вам наверняка, мне очень жаль. Но обещаю, что к завтрашнему дню мы будем знать больше.
Было раннее утро, и больница уже начала просыпаться. Медсестры болтали на посту, уборщики обсуждали вчерашний футбольный матч. Их жизнь шла своим чередом.
Мы сидели у кровати и играли с Джеком, не произнося ни слова. Мы словно выпали из этого мира, который отныне существовал для всех, кроме нас. Я чувствовал себя так, словно плыву глубоко под водой и то, что происходит на поверхности, для меня лишь неотчетливый, ничего не значащий гул.
Как мне теперь смотреть Джеку в глаза? Вот он сидит на кровати, беззаботно дожевывает сэндвич и ждет не дождется завтрашнего дня, чтобы снова пойти в школу, а мы молчим, скрывая от него страшную правду, как заговорщики. Как предатели.
– Во-первых, – заявила доктор Флэнаган, едва мы переступили порог ее кабинета на Харли-стрит, – правило двадцати минут на сегодня отменяется. В вашем распоряжении столько времени, сколько сочтете нужным.
Мы кивнули и сели за стол, слишком напуганные, чтобы говорить.
– Во-вторых, сегодня утром я общалась с разными специалистами – рентгенологом, доктором Кеннети, еще одним нейрохирургом, – и мы пришли к единодушному мнению, что смысла в операции нет.
Доктор замолчала, давая нам высказаться, однако с таким же успехом она могла бы ждать ответа от двух каменных статуй.
– Наше предложение – начать химиотерапию. Возможно, в результате раковые образования уменьшатся.
– А она… эта химиотерапия… – Я старался, чтобы голос звучал ровно. – От них можно избавиться с ее помощью? Я читал, что иногда…
Доктор Флэнаган терпеливо ждала, пока я закончу мысль, но я так и не подобрал нужных слов. Она нагнулась к нам через стол и внимательно посмотрела нам обоим в глаза:
– Я сожалею, что приходится говорить вам такое, но – в случае Джека любое лечение будет носить паллиативный характер. То есть оно лишь на некоторое время продлит ему жизнь.
Паллиативный. Как мягко звучит. И сколько боли и ужаса за этой видимой мягкостью. Это хосписы с розовыми садами, разбитыми на пожертвования сочувствующих. Это умирающие люди, на заботу о которых у родных нет времени, поэтому их, как домашних питомцев, пристраивают в добрые руки. Старики, доживающие свои последние дни под нудную фоновую музыку и проповеди, которые якобы должны вселить в них уверенность в милости Божьей. Паллиативный. Нет, к ребенку это слово не может иметь никакого отношения.
Я был рад, что у Анны, в отличие от меня, хватило смелости, чтобы задать этот вопрос:
– И сколько? – произнесла она. – Сколько ему осталось?
Доктор Флэнаган глубоко вздохнула:
– Трудно сказать наверняка. Обычно, при условии постоянного лечения, это год. Или меньше. В нашей больнице работает консультативная служба по вопросам получения паллиативной помощи, при желании вы можете туда обратиться. И все же лучшее, что можно сейчас сделать, – это проводить с Джеком как можно больше времени. Пусть вам и невыносимо это слышать.
Проводить с Джеком как можно больше времени. Потому что его дни практически сочтены. Год? Да о чем она говорит? Видела бы она, как всего три дня назад он носился с мячом по саду! Это определенно какая-то ошибка. Они слишком доверяют всем этим снимкам.
– Мне действительно очень жаль, – в который раз повторила доктор. – Я знаю, как тяжело родителям слышать подобные советы от врача – все равно как если бы он открыто признал свое поражение, – и тем не менее я скажу: сейчас самое главное – сосредоточиться на том, чтобы создать для Джека максимально комфортные условия.
Максимально комфортные? Звучит, как если бы мы говорили о хворающей тетушке, которой для счастья только и нужно, что пара теплых носков да радио с музыкой ее молодости.
– А как насчет экспериментальной терапии? – спросил я. – Ведь проводятся же какие-то клинические исследования, появляются новые препараты… – Я уже не мог сдерживать дрожь в голосе.
Доктор Флэнаган что-то записала в блокнот.
– Я изучаю этот вопрос, – ответила она. – Однако на данный момент ничего не могу вам порекомендовать. В «Марсдене», правда, тестируют новый препарат против лейкемии и меланомы, сейчас как раз началась первая фаза исследования. Думаю, по генетическому профилю Джек проходит. Сегодня я свяжусь с ними. Однако говорю сразу: шансы на то, что его включат в исследование, весьма и весьма незначительные.
– Спасибо, – пробормотал я и собирался задать ей следующий вопрос, но мысли путались, а слова застревали в горле. – Просто я не понимаю, как же это… Я думал, его вылечили… вы сами сказали… вероятность выздоровления была девяносто процентов…
Доктор Флэнаган снова наклонилась вперед, и мне показалось, что сейчас она схватит меня за руку.
– К сожалению, Джек оказался в числе тех, кому не повезло, – ответила она. – Трансформация его опухоли – случай исключительно редкий.
Редкость. Мы уже слышали это слово. Опухоль Джека сама по себе была редкостью. И редкостью было то, что ее обнаружили у такого маленького ребенка. А теперь она вдруг мутировала и превратилась в пожирающее мозг чудовище – очередной редкий случай. И что теперь – нам должно от этого полегчать? Просто сумасшествие какое-то. Реальность взбесилась и выбилась из-под контроля.
В больницу мы поехали на такси. Взглянув на наши каменные лица, на наши позы – мы отодвинулись друг от друга так далеко, как только было возможно, – таксист принял разумное решение не затевать с нами разговор. Некоторое время мы просто слушали, как щелкает счетчик да барабанит дождь по крыше. Потом я достал телефон и принялся искать информацию об исследовании, о котором упомянула доктор Флэнаган. Держать экран ровно удавалось с трудом, поскольку машину то и дело подбрасывало на ухабах.
Когда мы встали в пробку, я повернулся к Анне:
