Руки я втянула в рукава. Так, не видя собственных кистей, и слушала маму. Тоби выследили у самой границы штата — он спал под мостом реки Махонинг. Ищейки, приведя полицейских к спящему Тоби, стали валяться в листьях. Человек, ими обнаруженный, был им совсем не интересен. А Тоби поднялся, услышав, как полицейский назвал его имя. Наверно, он хотел встретить неизбежное стоя. Ему велели лечь лицом вниз, руки держать за головой — он не послушался. Когда они выхватили револьверы и повторили приказ, Тоби дёрнул плечом, как если бы снимал ружьё. Тут полицейские его и застрелили.
— Они ведь не знали, что ружьё неисправное, — тихо сказала мама. — Они вообще ничего не знали. Им было велено схватить и передать в руки правосудия опасного преступника, только и всего.
Слёзы я вытирала прямо ладонями. Длиннющие рукава мешали, я их подвернула.
— Зачем Тоби так поступил, мама? Зачем взялся за ружьё? Оно ведь было неисправное! И всё равно Тоби не стал бы стрелять. Не такой он человек.
Мама вздохнула:
— Верно, не такой. Я сама в толк не возьму, зачем Тоби понадобилось скидывать ружьё. Разве только он очень, очень устал. От жизни.
— Но как же так? Он столько лет жил совсем один и грустил — это понятно. Но теперь-то мы у него появились! А он…
Мама качнула головой:
— Ты и права и неправа, Аннабель. Погоди, сейчас объясню. Представь, что у тебя руки окоченели. Что ты их не чувствуешь, такие они… омертвевшие. А теперь представь, что попала в тепло и руки начали отогреваться. Это ужас как больно, доченька. Это почти невозможно терпеть.
Некоторое время я смотрела на свои руки и думала о руках Тоби.
— Знаешь, мама, что он сказал, перед тем как уйти? Он сказал: «Была бы у меня дочка вроде тебя, Аннабель».
Мама улыбнулась:
— Кто ж от такой дочки откажется!
Я вспомнила, как привела Тоби в амбар:
— А ещё знаешь, что? Тоби высоты боялся. Я его пристыдила — и он полез по лестнице на сеновал и больше уже не робел. Понадобится — спустится. Понадобится — поднимется.
Мама встала, взяла самую маленькую чашку, плеснула туда кофе, щедро долила сливок и сахару тоже не пожалела.
— Пей, Аннабель.
Помолчав, она добавила:
— Не думала я, что ты его так хорошо понимаешь.
— Он первый меня понял, мама.
Пока мы пили кофе, за окнами совсем рассвело. Краски вернулись в мир вместе с солнцем.
Глава двадцать седьмая
Я всё сидела у печки. Один за другим просыпались и спускались в кухню домашние. Каждый, включая Джеймса, на свой лад сообщил, как сожалеет о смерти Тоби. У Генри нашлись самые трогательные слова. Одна только тётя Лили в своём розовом пеньюаре пила себе кофе да буравила домашних взглядом. Наконец она не выдержала.
— По моему разумению, Аннабель, девочке вроде тебя нужно страшиться субъектов вроде этого Тоби, а не жалеть их.
Я молчала. За меня ответил Генри:
— Тоби был ей другом.
Тётя Лили брезгливо скривилась:
— И что это на тебе за пальто, Аннабель? Похожее было у Джордана.
Мама хотела что-то сказать, но взглянула на папу. Тот качнул головой — дескать, молчи, Сара. Зато оба кивнули мне, чтоб не робела перед тётей Лили. Дедушка подался ко мне, прищурился:
— Да ведь это моё пальтишко-то! Кстати, внученька, тебе идёт. Рукава длинноваты, а так — очень недурно.
Из правого кармана я достала перчатки, положила на стол.
— И перчатки мои! — удивился дедушка. — Самые удобные. А я-то их обыскался.
— Похожие перчатки были у Джордана, — снова заговорила тётя Лили. — Я ещё подумала: странно, что он их не снял за столом.
Генри подошёл поближе, вгляделся.
— Это Джордановы перчатки. Вон пятно на большом пальце. Наверно, ягода раздавленная. Я это пятно запомнил, когда Джордан дранку в амбаре приколачивал, потому что оно на Африку похоже.
Одного только Джеймса куда больше занимал завтрак, чем перчатки, терпеливо дожидавшиеся, когда их снова наденут. Тётя Лили сузила глаза:
— Откуда у тебя перчатки Джордана, Аннабель? Он их забыл, да?
— Лили, говорю же, перчатки — мои, — рассердился дедушка. — И пальто — моё. Что Джордан с ними делал и зачем — мне безразлично. Передай-ка лучше сахарницу, Лили. А ты, Аннабель, сливки подвинь, а то и кофе мой простынет.
Генри на меня таращился. Родители молчали, будто ждали чего-то. Бабушка намазывала вареньем подсушенный хлеб. Джеймс безнаказанно стащил у Генри с тарелки ломтик бекона.
— Но как же… — начала тётя Лили.
— Никакой это был не Джордан! — Глаза у Генри стали круглые, как у совёныша. — Это был Тоби!
Дедушка даже вилку бросил:
— Кто был Тоби?
— Джордан, — отвечал Генри. — Помните, за ужином он только правую перчатку снял? Это чтоб мы шрамов не видели.
— Не болтай чепухи, Генри! — Тётя Лили хмуро глядела в свою чашку. — Джордан — прекрасный человек.
— Который явился из ниоткуда, — вступила в разговор бабушка. — Притом в чужой одежде. Кстати, Аннабель, ты зачем дедушкино полупальто напялила?
Прежде чем сделать последний шаг, я покосилась на папу с мамой:
— Затем, что вчера вечером озябла. А полупальто было как раз под рукой. Я его в своей комнате в шкафу спрятала. В сенях ищейки его живо унюхали бы.
Теперь даже Джеймс отвлёкся от яичницы:
— Зачем ищейкам нюхать в наших сенях, Аннабель? Это же глупо.
— Ищейки шли по следу Тоби, — объяснил Генри.
— Прекратите, ради всего святого! — взвизгнула тётя Лили. — Тоби в этом доме не бывал никогда! И полупальто ваше, папа, не носил.
— Джордан — это и есть Тоби, — произнёс Генри. — Верно, Аннабель?
Я кивнула:
— Верно. И вы правы, тётя Лили, — он был прекрасный человек.
Все заговорили разом. Я предоставила папе отвечать на вопросы. Слов почти не различала. Только видела: тётя Лили меняется в лице. Сперва она побледнела, затем стала пунцовой, затем — снова белой, как простыня.
Руки у меня почему-то зябли. Я их сунула в карманы. И, пока тётя Лили отрицала очевидное, я сделала уж совсем неожиданное открытие.
Тоби, так много знавший про стыд, оставил для нас маленькую вещицу, которая застыдила даже тётю Лили.
Короче, мои пальцы нащупали что-то холодное и твёрдое. Я потянула — и тут оказалось, что вещица приколота к подкладке.
— Тут что-то есть. В левом кармане, — объявила я, поднимаясь с места.
Все замолчали. Я сняла пальто, вывернула карман. И отколола маленькую золочёную звёздочку. Посерёдке был профиль в древнем шлеме, сама звёздочка как бы лежала на зелёном эмалевом венке. Двумя верхними лучами звёздочка крепилась к планке с надписью «Отвага». На планке сидел миниатюрный орёл.
