— Пускай присяжные судят да рядят — это их основное занятие, — заявил констебль. — А полиция обязана сыскать Тоби, и точка.
Констебль Олеска сидел у нас в кухне с папой и дедушкой. На него было направлено общее внимание. Джеймс и тот не порывался залезть под стол. Ищейки привели хендлеров в амбар, вывели из амбара, заставили пробежаться по выпасу и обойти кругом дом, погоняли по подъездной дорожке, затащили в лес, оттуда — в сад, прежде чем взять курс на запад, прочь от наших холмов, к границе со штатом Огайо. Лишь на третьей миле этого марафона офицер Коулмен решил, что след вряд ли сделает петлю.
— Тогда-то он и отпустил нас по домам, — рассказывал папа. — А сам со своими людьми всё идёт по следу. Ждёт, пока их сменят.
Констебль Олеска, чуть живой после поисков, явно не жалел, что потратил столько сил.
— Ещё день-другой — и Тоби поймают, — заверил он оптимистичным тоном. — Если, конечно, никто его на машине не подбросит.
— Как думаете, констебль, в Огайо преследование продолжится? — спросил папа.
— Скорее всего, да. Или дело передадут тамошнему департаменту полиции. Впрочем, когда до них дойдут вести от Энни — если уже не дошли, — рвения, глядишь, поубавится.
Олеска обернулся ко мне.
— Я считаю, оно к лучшему, что миссис Гриббл подслушивала. — Констебль говорил без улыбки, но и без осуждения. — Воображаю её за этим занятием!
— И всё это наша Аннабель устроила, — добавил папа.
— Ты сердишься, папа?
К гневу я была готова в принципе, но не в ту конкретную минуту.
— Нет, не сержусь, доченька.
— И я не сержусь, — с улыбкой добавил дедушка. — Аннабель находчивой растёт, а находчивость — штука полезная.
— Как и трудолюбие, — произнесла мама, отправив в духовку противень со свиными отбивными. — Аннабель, морковь сама себя не почистит, так и знай.
Генри вскочил:
— Морковку я почищу!
Избегая встречаться со мной взглядом, Генри занял моё место возле кухонной раковины. Принял на себя мою обязанность. Я заметила, будто впервые: наши руки очень похожи. У Генри такие же длинные пальцы. Та же манера держать нож.
— Почему это Генри помогает, а я — нет? — возмутился Джеймс.
— Действительно, — поддержала мама. — Вот тебе первое задание: отмерь чашку молока и вылей в сотейник.
Эту картину тётя Лили и застала: Генри чистит морковь, Джеймс пыхтит над сотейником, я сижу за столом с мужчинами.
— Кажется, я домом ошиблась, — пробормотала тётя Лили. — Аннабель, у тебя что, ноги отказали?
— Но-но, Лили, — бросил папа, словно строптивую кобылу укрощал. — День трудный выдался.
— Будто я не знаю! Ты, Джон, хоть представляешь, сколько через мои руки проходит почтовых отправлений? Люди, похоже, только и делают, что письма пишут. Удивляюсь, как жизнь до сих пор не остановилась при таком-то массовом бумагомарательстве?
Тётя Лили налила себе кофе, уселась на мамино место за столом. Я подумала, она не знает про Бетти:
— Бетти Гленгарри утром умерла, тётя Лили. Она только фыркнула:
— Эту новость мне сегодня сообщило не меньше дюжины человек. По-твоему, Аннабель, я в Тимбукту на работу езжу? Хотя вряд ли в Тимбукту есть почтамт.
Ужасно захотелось чем-нибудь в неё запулить.
— Просто я подумала, вы ещё не слышали.
— Почему это? Потому что я не разрыдалась и в обморок не брякнулась, в отличие от всяких хлюпиков?
И тётя Лили оглядела меня сквозь очки:
— Аннабель, пути Господни неисповедимы. Можешь не сомневаться: у Господа Бога были собственные основания.
Тут вошла бабушка:
— Что за основания, Лили?
— Основания забрать Бетти домой.
Бабушка только головой качнула:
— Не знаю, Лили, в кого ты уродилась такая чёрствая.
— Я не чёрствая. Но и не мягкосердечная. Нюнь и без меня хоть пруд пруди.
«Ещё минуту послушаю тётю Лили — точно окаменею», — подумала я, а вслух сказала:
— Можно я к себе пойду? Раз мальчики с ужином помогают?
— Если только совсем ненадолго, — нахмурилась мама. — Я тебя крикну, как понадобишься.
— На стол и я могу накрыть, — заявил Джеймс.
Бабушка потрепала его по макушке, проворковала:
— Конечно, можешь. Мы даже не сомневаемся.
Шумы из кухни проникали в спальню. Я слышала стук кастрюль и сковородок. Звон тарелок и ложек. Я слышала голоса. И скрежет стульев, придвигаемых к столу.
Звуки только усугубляли моё одиночество. Да, я перехитрила Энди, выудила у него признание; наверно, полицейские, когда схватят Тоби, будут с ним не очень жестоко обращаться. Эти соображения должны были бы меня утешить — а не утешили.
Я достала и надела дедушкино полупальто. В нём бы две таких, как я, поместились. Прямо в пальто я легла на кровать, подтянула коленки к животу и крепко заснула. Мама крикнула снизу: «Аннабель, ужинать!» — я не слышала. Мама приоткрыла дверь, выключила свет — я не слышала. Мама укрыла меня пледом — я не слышала. Не проснулась я и от телефонного звонка, который раздался ближе к полуночи.
Зато утром я была на ногах раньше всех. Кроме мамы, конечно. Мама варила кофе. Одна. Ещё даже рассвет не брезжил. Я не сразу себя обнаружила. С минуту наблюдала за мамой из дверного проёма. Мама была какая-то другая — не подозревала, что на неё смотрят. Сама смотрела в себя. Точно так же, как я на снимке, который сделал Тоби.
Предчувствие зародилось во мне, стало нашёптывать: возвращайся в постель, пока мама не обернулась. Откуда оно взялось? Может, я заподозрила худшее, глядя на мамины поникшие плечи? Может, поэтому подумала: скорее скрыться в спальне, выгадать себе ещё часок-другой неизвестности?
Кстати, я со вчерашнего дня так и не переоделась. Стояла в дедушкином полупальто. Должно быть, я ужасно нелепо выглядела. Мама, с кружкой кофе в руке, пошла было к столу, подняла глаза — и застыла так резко, что кофе расплескался на пол.
— Господи, Аннабель, ты меня напугала!
Мама потянулась за тряпкой:
— Зачем ты в такую рань подхватилась?
— Не могу больше спать. — Я села к столу. — Мама, Тоби ещё не нашли?
— Значит, ты слышала ночной звонок?
Я покачала головой. Сердце сжалось:
— Нет, не слышала. Кто звонил?
Мама выкрутила тряпку, села напротив меня. С осторожностью поставила кружку на стол:
— Констебль. Он получил известие от офицера Коулмена и решил, нам это будет интересно.
Раньше я не задумывалась, красивая у меня мама или нет. Только теперь, когда она под моим взглядом мужалась, чтобы сообщить о смерти Тоби, я поняла: краше неё и быть никого не может.
