Глава двадцать четвёртая
— Ой! — Генри выскочил мне навстречу, едва услыхав, как хлопнула дверь в сени. — Это же мой «Остров сокровищ»!
— Так и есть. Держи.
Генри внимательно оглядел книгу:
— А зачем она тебе понадобилась во дворе? Темно ведь!
— Я собакам нашим вслух читала. Они особенно любят отрывок про Чёрного Пса. Ну, когда он приходит за Билли Бонсом.
— Очень смешно, Аннабель.
Рядом с Генри возник Джеймс — думал, в сенях поинтереснее дела творятся, чем в гостиной, где родители слушали очередную программу из цикла «Американская кавалькада»
[11]. В сезон им было некогда, а поздней осенью и зимой радио журчало в установленные часы.
— Ой! Это же мой «Остров сокровищ»! — крикнул Джеймс.
Через мгновение братья уже рвали друг у друга книжку.
— Два сапога пара, — констатировала я и хотела проскользнуть мимо них, но тут из книги что-то выпало.
Листок спланировал прямо к моим ногам.
— Что это? — пискнул Джеймс.
— Это? Это вам собаки записку прислали. — Я поскорее сунула листок в карман. — Тут сказано: «Идите спать».
— Врёшь, — отрезал Генри.
— Сама иди спать, — поддержал Джеймс.
— И пойду. С удовольствием.
Почистив зубы и умывшись, я задержалась перед зеркалом. Странно: выглядела я точно так же, как до всех этих событий.
— Спокойной ночи, — сказала я родителям, бабушке с дедушкой и даже тёте Лили, которая находила «Американскую кавалькаду» ни больше ни меньше «передачей для рафинированных слушателей».
В отличие от шоу комика Рэда Скелтона или бесконечных рассказов о таинственном мстителе по кличке Тень. Их тётя Лили называла чепухой, хоть и норовила занять в кухне место поближе к двери, чтобы отчётливее слышать из гостиной трансляцию этой самой «чепухи».
Закрывшись в спальне, я достала из кармана листок. Передо мной была фотография. Прожилки напоминали поверхность мраморной плиты, но я знала: это обычные заломы и трещины. Просто бумага покоробилась от неправильного хранения. Я поднесла фотографию ближе к ночнику. Я словно свесилась с моста над замёрзшей речкой, прямо над прорубью. Туда же, в прорубь, в неподвижную тёмную воду, был направлен взгляд зимнего солнца.
Не сразу я сообразила, зачем Тоби фотографировал прорубь. И зачем оставил мне именно этот снимок. Я расправила фотографию на столике, стала всматриваться — и наконец различила в проруби отражение. Отражался сам фотограф. Значит, Тоби сделал автопортрет. Расплывчатый, нечёткий. Зимняя река пропустила его образ через себя и вернула изменённым. Возможно, чистым.
На обратной стороне надписей не было, только бумага порвалась в том месте, где снимок крепился к стене. Может, имей Тоби карандаш — черкнул бы пару слов.
Фотография отправилась под матрас. Только я её спрятала — послышался шорох шин по гравию. Затем — хлопок автомобильной дверцы. Через мгновение — стук в дверь.
Прибыл офицер Коулмен. Судя по шуму, открывать бросились сразу все. Дом содрогнулся, когда громила-полицейский ступил на порог. Генри с Джеймсом заверещали в восторге, видимо, позабыв, что Тоби ни одному из них не причинил вреда. Оставалось надеяться, что память к ним скоро вернётся.
Моё окно выходило не на амбар, потому и искушения следить за Коулменом не возникло. Но я и так представляла: вот Коулмен щёлкает карманным фонариком, вот идёт по лучу, словно по нитке, к амбару, а папа плетётся следом. Я долго лежала без сна, но так и не дождалась звуков, которые сказали бы мне: Коулмен закончил поиски.
Наутро мама еле меня добудилась. Сновидения не отпускали, даже когда я открыла глаза. Непросто было вернуться в реальность. Мама покачала головой:
— Вымоталась ты за последние дни, Аннабель.
— Да, очень.
Я громко зевнула, выпростала руки из-под одеяла:
— Мама, а в школу сегодня надо?
Она подобрала с пола носок, сунула в корзинку.
— В школе тебе было бы лучше, доченька.
— Значит, я пойду. Когда всё закончится.
— Всё уже закончилось. Для тебя, по крайней мере. В теперешнем тебе участвовать не придётся.
Прозвучало зловеще, особенно это «в теперешнем» — мама его интонацией выделила. Она присела на кровать.
— Что происходит, мама?
— Офицер Коулмен весь амбар перевернул. Там ничего подозрительного.
— Ну правильно. Тоби давным-давно ушёл.
Про возвращение Тоби я не сказала. Сомневалась, что вообще когда-нибудь скажу. С фотографией под матрасом я была как принцесса на горошине.
— А после амбара Коулмен отправился в коптильню. Снова. Вот в коптильне-то кое-что и обнаружилось.
Ещё бы! Тоби ведь там был, фотографии отклеивал.
— Так вот, Аннабель, Тоби оставил в коптильне одно ружьё. Когда искали Бетти, ружья точно не было.
Я села в постели:
— Самое странное — ружьё как раз то, которое в порядке. Оно и заряжено. Два негодных Тоби унёс, а исправное — бросил. Ничего не понимаю.
Может, дело в искушении, подумала я, — в искушении стрельнуть в полицейских. Или Тоби решил, что за спасение Бетти с него один грех снимается, а значит, можно и земную тяжесть облегчить. Обе версии казались неправдоподобными. А третьей у меня не было. Под маминым проницательным взглядом я стала отчаянно тереть глаза:
— Он больше ничего не оставлял, мама?
— Нет. Наоборот, фотографии забрал. Со стен.
— Это как раз понятно.
Мама принялась теребить одеяло:
— Теперь они знают, что Тоби был в нашем амбаре. Потому что там остались фотоаппарат и чёрная шляпа. Она, кстати, отдельная проблема, ведь ночью её уже не нашли.
Мама пригладила волосы:
— Сумасшествие какое-то. Я уже и не упомню, чтó нам должно быть известно, а чтó — не должно.
— Поэтому я вчера спать пошла, не стала дожидаться, пока Коулмен приедет.
Мама понимающе кивнула:
— Отца твоего жалко. Ему пришлось в амбар тащиться, да ещё и удивляться — куда бы, мол, шляпа девалась? Теперь офицер Коулмен уверен, что Тоби где-то рядом. Что он на грани отчаяния. Что представляет опасность.
