— Папа, наверно, в сарае возится. А мама — дома. Они буду вам рады, миссис Тейлор.
Одна на заднем сиденье, я чувствовала себя чуть ли не королевой, пока не сообразила: именно здесь лежала раненая Руфь. Ехали мы медленно. Тащились, можно сказать: дороги развезло. Но добрались без приключений.
— Беги в дом, Аннабель, а я в машине подожду. Нехорошо сваливаться как снег на голову.
Услыхав, что к нам пожаловала миссис Тейлор, мама бросилась на крыльцо, заговорила своим «воскресным» голосом:
— Миссис Тейлор, входите, пожалуйста!
Почти всех мама называла просто по имени, но только не священника, не доктора, не констебля и не учительницу.
— Благодарю вас.
Миссис Тейлор, прежде чем войти, взялась отряхивать промокший капор.
— Не беспокойтесь, миссис Тейлор, прошу вас, — зазывала мама. — У нас запросто. Никто особо не отряхивается… Это же обычная вода… А ты, Аннабель, пока не разделась, беги позови отца. Он в амбаре.
Генри с Джеймсом появились со стороны сада. Увидели, что я уже дома, остолбенели. Я расхохоталась и крикнула:
— А меня миссис Тейлор привезла! На машине! Так-то! — и побежала к амбару.
Если б не наш старый амбар, я бы, может, главную вещь не узнала — что удивительное живёт в самом обыкновенном. Меж струганых опор таились основные признаки, по которым понимаешь, что время года сменилось, и чувствуешь перемену с особой пронзительностью.
Зимой здесь пыхало теплом от коров и лошадок-тяжеловозов, а уйти теплу не давали соломенные подстилки и свежий навоз. Весной ласточки заселялись в прошлогодние гнёзда. В укромном уголке рождались котята: ни за что не найдёшь, пока сами не окрепнут, не вылезут — и давай шнырять между лошадиных копыт да охотиться на уздечки. Летом в соломе заводились шершни. Прорастали зёрна овса, оброненные по осени. Чёрные в белую крапинку, с пышными перьевыми воротниками, куры породы гудан прятали яйца в надежде высидеть цыплят. Пространство располосовывали пыльные солнечные лучи — они мне казались мостами куда-то туда.
Но лучше всего было в ноябре — когда ни зайди в амбар, папа обязательно там. То починяет колесо, то смазывает маслом запчасти фургона, а то просто похрапывает на сене, усыплённый синюшной сыростью.
Я забралась на сеновал.
— Папа, просыпайся! У нас миссис Тейлор, — шепнула я прямо папе в ухо.
Над нами барабанил по жестяной крыше дождь, под нами шуршали овсом лошадки.
Папа так и подскочил:
— Что? Кто?
— Миссис Тейлор. У нас на кухне. Хочет поговорит с тобой и с мамой. Погоди-ка — тебе сено в волосы набилось.
Папа стал отряхиваться, я ему помогала. Вместе мы слезли по лестнице. Папа откашлялся, потёр заспанные глаза.
— Всего-то на минутку задремал, а поди ж ты… — Он попытался причесаться пятернёй. — Миссис Тейлор, говоришь?
— Да.
— Джеймс набедокурил? Что он натворил?
— Ничего. И Генри тоже. Миссис Тейлор не насчёт нас. По-моему, это касается Бетти Гленгарри.
Папа вздохнул, надел капюшон:
— Опять эта Бетти!
И мы вышли под дождь. К тому времени, как мы стащили сапоги и развесили на просушку плащи, мама сварила кофе и достала из буфета овсяное печенье. Миссис Тейлор сидела в гостиной, на самом краешке стула, сцепив руки на груди — словно ждала от нас плохих новостей. Только, похоже, плохие новости были как раз у неё.
— Даже не знаю, надо ли втягивать в это Аннабель, — раздумчиво произнесла миссис Тейлор.
— А я не знаю, что вы имеете в виду, говоря «это», — парировала мама. — Если речь о несчастье с Руфью, нашей дочери следует остаться и послушать. Она ведь свидетель.
— Что ж, если вы разрешаете…
Миссис Тейлор не сразу собралась с мыслями. Минуту она смотрела в потолок, но вдруг как-то встряхнулась и начала решительно:
— Насколько я понимаю, Бетти заявляет, будто с колокольни видела, как Тоби швырнул камнем в Руфь.
— Да, так она говорит, — подтвердил папа.
— Этого просто быть не могло, — вздохнула миссис Тейлор. — За несколько дней до несчастья с бедной Руфью я застукала Бетти и Энди на колокольне. Разумеется, я их выгнала, а дверь заперла на замок. Сегодня я этот замок проверила. Он целёхонек. А ключ — всего один, и он у меня с собой.
Миссис Тейлор продемонстрировала связку обычных ключей, среди которых выделялся большущий, медный — от двери на колокольную лестницу.
— Вот и ещё одна ложь, — произнесла мама.
— Ужасная ложь, — подхватила я. Все на меня уставились. — А что, не так разве? Бетти ничего подобного не видела. Тоби ведь ничего подобного не делал. Он ей сказал, чтоб больше ко мне не лезла, вот она и озлилась. Она же труд-но-вос-пи-туе-мая.
Папа взял меня за руку:
— Не горячись, Аннабель. Хотя ты, похоже, права. Бетти уже лазала на колокольню, поэтому ложь получилась у неё легко.
Миссис Тейлор снова испустила вздох:
— Вероятно, так всё и было.
— Расскажите про это констеблю Олеске, миссис Тейлор! Пожалуйста! — попросила я.
— Расскажу. Только сначала мне хотелось заехать к вам. Я ведь дружна с миссис Гленгарри, нехорошо вот так сходу предъявлять столь серьёзное обвинение.
— Это ещё не обвинение, — возразил папа. — Это — информация. Дело констебля — её учесть.
Сколько дней подряд я была как натянутая струна, и вот меня чуть отпустило. Похоже, думала я, до взрослых начинает доходить, какова Бетти на самом деле.
Миссис Тейлор поднялась, мы — вслед за ней. — Сегодня Бетти не было в школе. Наверно, она приболела. Съезжу к Гленгарри, прежде чем разговаривать с констеблем.
Мама покачала головой:
— Совсем недавно мы тоже были у Гленгарри. Но толку не вышло. Они уверены, что Бетти просто не способна на дурные поступки.
— Понимаю вас. Бетти — девочка… гм… непростая, но ведь она их внучка.
Про остальное родители не стали упоминать. Не рассказали ни про угрозы Бетти, ни про мой синяк, и наточенной проволоки тоже вроде как не было. Но крышка с коробочки сдвинулась, черви высунули головки. Скоро, очень скоро они расползутся, изгадят всё и вся своими склизкими телами и склизкими тайнами.
Радовалась ли я? Нет, «радоваться» — слово неподходящее. Я просто думала: лучше так, чем и дальше держать червей под крышкой.
Глава двенадцатая
Мы уже улеглись спать, погасили свет — и вдруг внизу раздался грохот. Кто-то колотил в нашу дверь. Вторженца облаивали собаки, он их урезонивал, собаки не унимались. Они спали бы себе и спали под навесом, но, раз подхватившись, затихнуть не могли.
