– Нет, брату привидения не близки. Так же, как японские ужастики.
Я не говорю ему, что у нас дома достаточно своих привидений и нам вовсе не обязательно приглашать их к себе еще и со стороны. Вместо этого бросаю ему свой телефон.
– Держи, я там вбила адрес. Будешь штурманом.
После этого единственными звуками в салоне машины остаются шум шин на дороге и гудение мотора. Мы оба молчим, пока не сворачиваем на шоссе 66. Тогда Сет, откашлявшись, говорит:
– Всегда хотел здесь поездить.
– Мечты сбываются, – отвечаю я и включаю кондиционер.
Я немного резка, но ведь все еще злюсь на Сета за то, что он уронил орла, даже притом, что это произошло случайно.
– Я не был в принципе… нигде.
– То есть? – спрашиваю я и смотрю на него.
– У меня своей машины нет, а маме всегда нужна машина, чтобы добраться до казино в смену. И на каникулы и все такое мы обычно тоже никуда не выбираемся.
– Значит, ты никогда не бывал…
– За пределами пустыни. Этой пустыни, – заканчивает он фразу, обводя рукой бесконечный песок за окном. – Я даже никогда не катался на канатке.
Канатка, официально называемая Воздушно-канатной дорогой Палм-Спрингс, поднимает людей из пустыни в горы.
– Если ты хотел, чтобы я куда-нибудь тебя свозила, мог бы просто сказать. Не обязательно было разбивать любимого маминого орла, память о моей покойной бабушке.
– Не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь всерьез, – произносит Сет ровным голосом. – Прости меня. Я уже попросил прощения.
– Я как бы шучу, но на самом деле не шучу.
Не знаю, почему я с ним так откровенна. Я редко выхожу с кем-то на такой уровень откровенности.
– А что, если… – Голос Сета замолкает, его как будто бы съедает ветер пустыни, задувающий в открытое окно.
– Что если что? Меня выводит из себя недосказанность.
– Недосказанность?
– Да. Если кто-то начинает говорить и вдруг умолкает. Так что «если что»?
– Что, если бы… его разбил кто-то другой?
– Как это?
– Одна из твоих подружек. Например, Либби Картер или Андреа Торрес. На них ты бы тоже злилась?
Я бы злилась, но не показала этого. Уж точно не так, как я демонстрирую свои чувства ему.
– Это совсем другое, – говорю я.
– Почему?
– Потому что они мои лучшие подруги! А ты нет.
Полуправда. Моя лучшая подружка – это Дре. Либби – это Либби.
– Разве тебе не проще обозлиться на лучших подруг, чем на человека, которого ты едва знаешь? Знаешь, как говорят? Люди, которые тебе наиболее близки, видят твои худшие стороны.
Он прав. Почему-то мне приятнее признавать, что я зла на Сета. Может быть, потому что у нас нет общей истории, как у меня с подружками. Может быть, потому что мне нечего терять.
Кроме нашей, на шоссе нет ни одной машины, поэтому я жму на газ. Нужно добраться до Рут как можно скорее. За окном мелькают пейзажи пустыни.
– Если это ты так извиняешься, – говорю я, – то получается у тебя дерьмово.
– Конечно, мне стыдно, я просто сгораю со стыда. Я подумал…
– Может, перестанешь? Договаривай, раз уж начал.
– Я подумал, что мы становимся друзьями, – бормочет он.
– Сколько нам лет? Десять? Разве взрослые люди делают объявления, когда становятся друзьями?
– Ты не такая, какой я тебя себе представлял, – говорит Сет.
– А ты думал, я какая?
– Ну, просто… Другая. Не такая резкая, но и не такая мягкая тоже.
– Ты как будто описываешь вкус коктейля, а не человека.
– Ты не казалась мне той, с кем я когда-либо мог бы подружиться.
– А вот это уже оскорбление, – хмурюсь я.
Он начинает хохотать, и это одновременно действует мне на нервы и веселит. Звук его смеха немного напоминает крик чайки, и я вспоминаю, как он смеялся в ту ночь, когда мы познакомились. Он открыл рот, как будто смех раздвинул ему челюсти, чтобы выбраться наружу.
– Что такого смешного я сказала? – спрашиваю я, хотя сама начинаю улыбаться, потому что его смех так заразителен, хоть и нелеп.
– А что, разве я похож на человека, с которым ты могла бы подружиться?
– Я об этом никогда не думала, – признаюсь я.
– Конечно же, нет! Рейко, вероятность того, что мы подружимся, была так мала и далека от твоей реальности, что ты даже не задумывалась о ней.
– Ну а теперь-то мы друзья, – бормочу я.
Он широко улыбается, демонстрируя все свои зубы.
– А я-то думал, только десятилетки вслух объявляют о своей дружбе.
Теперь, когда мы с Сетом признали, что мы друзья или кто-то в этом роде, напряжение, связанное с тем, что он разбил орла, сошло на нет. Хотя я продолжаю переживать по поводу того, в какую ярость может впасть мама.
До Ньюберри-Спрингс мы едем примерно два часа. Мимо проносятся казино, питомник, в котором выращивают финиковые пальмы, бизонья ферма, два заброшенных города-призрака, а где-то в окрестностях Оро-Гранде нам попадается огромная художественная выставка, а может быть, свалка – трудно сказать, что именно, но называется это место «Ранчо бутылочных деревьев Элмера». Я такого раньше в жизни не видела: сотни металлических труб, с которых свисают бутылки самых разных форм и цветов. Получается целый лес бутылочных деревьев. Проезжая мимо, мы замедляем ход и смотрим, как пляшущий свет отражается от стекла. Между деревьями развешаны китайские колокольчики, сделанные из костей животных.
– Ты не могла бы опустить стекло? – шепчет Сет, как будто мы набрели на какую-то святыню, а не на двор, полный всякого мусора. Но я делаю как он просит. Тихий звон бутылок, легонько бьющихся друг о дружку, и ветер, продувающий кости, сливаются в сюрреалистическую гармонию.
Мне хочется вылезти из машины и поближе все рассмотреть. Этот двор похож на сцену какой-то безумной сказки, в которой все вверх дном. Но я помню, что мы должны добраться до дома Рут до наступления темноты.
– Когда-нибудь мы сюда вернемся, – говорю я намеренно негромко, чтобы не нарушить магию этого места.
Сет смотрит на меня и говорит:
– Да, надо бы. Так что еще ты знаешь об этой даме – о Рут Сетмайр?
– Ну, в общем, она была лучшей подругой моей бабушки Глории, – говорю я. – Вроде бы они вместе провели детство или что-то типа того. Изначально Рут приобрела известность тем, что создавала огромные керамические цветы размером со стул. В одно время она всю себя без остатка этим цветам посвятила. Потом она сделала две тысячи крошечных слоников, у каждого было свое выражение лица, и кто-то скупил у нее всю коллекцию за какие-то аховые деньги – несколько миллионов долларов или вроде того. Понятия не имею, для чего им были нужны две тысячи крошечных слонов.
