– Мы с отцом не всегда ладим, – сказал он.
– Из-за чего? – спросила я.
По верхней дороге пронесся ярко освещенный пассажирский автобус.
– Он считает меня эгоистом.
Вдали появился «Опель», он продвигался несколько нерешительно. Иван вышел на дорогу и поднял руку, его окатил свет фар. Мать остановила машину: отец сидел рядом с ней. Мы с Иваном забрались назад. Общее настроение в машине было мажорнее, чем я ожидала. Похоже, никто особо не волновался и не злился.
Сначала я думала, что найти каноэ будет несложно, поскольку это совсем рядом, но там, откуда мы пришли, машине было не проехать. К тому моменту, когда мы, совершив по берегу несколько кругов, вышли с другой стороны, я полностью перестала ориентироваться.
– Ты так долго стерегла эту лодку, – сказал Иван. – Может, помнишь, где она лежит?
И впрямь очень странно – я столько времени провела рядом с лодкой, а показать толком ничего не могу.
Место, где мы высадились на берег, обнаружил Иван – он увидел сухое дерево. Они с отцом притащили каноэ к машине и привязали его к крыше.
– По мне скучают все друзья, – заметила мать, прихлопывая комаров.
* * *
На кухне мать нарезала колбасу, сыр, огурцы и помидоры для сэндвичей и открыла бутылку красного вина, которое пили они с Иваном. Когда с сэндвичами покончили, мать повела меня показать, где я буду спать. Мы пошли по лестнице вниз в комнатку с кушеткой, телевизором и сервантом красного дерева, где стояла экспозиция филигранных чайных чашечек. Здесь жила Бёбе – не то домработница, не то родственница, я не поняла, – но на выходные она уехала.
Оставшись одна, я вымылась, переоделась в футболку имени доктора Суса и принялась писать в блокнот. Меня не покидали мысли о неравномерности времени, о том, как оно никогда ничем не заполнено – до той поры, пока внезапно не наступают дни настолько насыщенные, напряженные, ощутимые, что тебе представляется бесспорным – это и есть жизнь, и тебе наконец-то открылась ее истинная природа. Но потом время невероятным образом снова мертвеет, выясняется, что вся эта наполненность была отклонением от стандарта и, возможно, больше не повторится. Мне хотелось записать эти наблюдения, пока они живы, пока я их вижу вокруг себя, пока эти чашечки еще вибрируют. Мне вдруг пришло в голову, что суть писательства, возможно, не в том, чтобы описывать прошлое, а в том, чтобы продлевать настоящее – как в «Тысяче и одной ночи», – растягивать время до той поры, пока не произойдет следующее событие, и стоило мне об этом подумать, как я увидела за шероховатым матовым стеклом чей-то темный силуэт и услышала стук в дверь.
– Войдите.
– Я почти ожидал, что тебя здесь не окажется, – сказал Иван. – Я никогда не уверен на сто процентов, что смогу тебя застать, – он, не отрываясь, смотрел на сервант.
– Мне тоже так кажется, – ответила я. – Классные чашки.
– Бёбе привезла из Англии. Это она их так расставила. Эту комнату она обставляла полностью сама, поэтому тут всё так, – позолоченные ручки чашек дружно смотрели вправо. Одну из них Иван повернул влево. Он сказал, что Бёбе подумает, будто это дело рук привидений – духов Иисуса Христа и Уинстона Черчилля. Наконец он перевел взгляд на меня. – Что пишешь?
– Ничего. – Я убрала блокнот в рюкзак. – Кстати, хочешь почитать сельскохозяйственный журнал про озимый ячмень?
– Не очень. Можно сесть?
Я кивнула. Он поколебался между кроватью и стулом и остановился на стуле.
– Думал, ты не позвонишь. Эта Роза, наверное, ужасна.
Я ответила, что хотела позвонить раньше, но всё было не так просто. Еще я добавила, что Роза не настолько ужасна, просто ее очень много. Я рассказала, как мы сидели в гостиной с четырьмя часами, и как она хотела, чтобы я ее расспрашивала и делала честные признания.
– Могло получиться забавно, – заметил Иван.
– У меня с этим совсем плохо.
– У нас у обоих плохо. Но можно тренироваться. Совершенствоваться.
– Как тренироваться?
– Можно задавать друг другу вопросы – такая игра, со своими правилами. Вопросы должны быть реальными, и отвечать на них тоже надо по-настоящему. Не хочешь попробовать?
– Прямо сейчас?
– Могу начать я. Могу задать первый вопрос, – он смотрел в пол. Меня всегда поражал его профиль.
– Ладно, – ответила я.
Он поднял взгляд.
– Почему ты позвонила мне сегодня?
– Я… – я прочистила горло. – Я хотела уехать на хорошей ноте, – откуда взялась эта фраза? Почти все слова в ней были не те. Всё, что идет после «я хотела» – всё не то.
– На хорошей «ноте»?
– Чтобы финал был лучше, чем раньше.
– То есть просто исчезнуть – это плохая нота? Просто хладнокровно свалить?
Я посмотрела на него, пытаясь понять, серьезен ли он.
– Да, – ответила я. – Плохая.
В атмосфере что-то изменилось.
– Ладно, – произнес он. – Теперь твоя очередь.
Но у меня не нашлось ни мыслей, ни слов.
Иван сказал, что задаст еще вопрос, а я тем временем подумаю.
– Почему ты мне написала? В первый раз?
Я почувствовала, как мое лицо оживилось.
– Я столько раз себя об этом спрашивала. Мне просто было очень любопытно. Твоя энергия сильно отличалась от энергии других. Я хотела с тобой поговорить, но не знала как.
– Мне кажется, я понимаю, – ответил он. – Во всяком случае, я рад, что ты написала.
– А я рада, что ты ответил. Я не знала, ждать ли ответа.
– Ты надеялась, что я не отвечу? Ну нет! Твое письмо было таким свежим, таким не похожим на то, что обычно говорят.
– Я так к тебе и относилась.
– Хорошо.
– Знаю.
Некоторое время мы сидели молча.
– У меня так сердце не выдержит, – в итоге сказал он. – Нужно хотя бы выпить вина. Но, полагаю, ты не будешь.
– Ты можешь сам.
– Давай я принесу бутылку, и, может, тебе тоже захочется.
– Давай.
Как только он вышел, комната стала другой, опустевшей. Я огляделась по сторонам. Что-то двигалось – ночная бабочка порхала у светильника под потолком. Светильник состоял из трех лампочек в стеклянных лилиях, они цвели на потолочном вентиляторе.
Иван вернулся с бутылкой пива.
– Наверное, мать допила вино, – сказал он. – Там оставалось меньше половины, остальное мы с ней выпили. Она говорила, я плохо тебя развлекаю. Что мне нужно пойти с тобой погулять.
– Мы уже погуляли.
Он сделал глоток и протянул мне бутылку. Я покачала головой.
