Я поразмыслила.
– Меня постоянно увозят на экскурсии.
Он рассмеялся, словно я произнесла расхожую добрую шутку. – Тебе надо позвонить ему, – сказал он, – позвонить Ивану.
– Наверное, – тут я осознала, что выдернула из земли клок травы. – Я зачем-то вырвала эгерскую траву.
– О, не нужно рвать траву, – сказал Питер.
– Пагубная привычка, – согласилась я.
– Ну, тогда ладно. Не рви траву и позвони Ивану. Это твое следующее задание.
Нам с Виви и Оуэном предстояло ехать назад вместе – наши деревни располагались в одном направлении. У киоска Оуэн читал немецкую газету, а мы с Виви листали венгерские модные журналы, обсуждая, что модели здесь выглядят не такими заморенными, как в Америке.
– Может, это как в культурах, где все живут впроголодь, эталон красоты не такой тощий, – предположила Виви. Мы перевели взгляд на уверенных в себе венгерских женщин, каждая из них знала десятки тысяч близких Ивану слов.
В автобусе Виви сказала, что ее хозяин называет подсолнухи «пятью пальцами Бога».
– Что это значит? – спросила я.
– Понятия не имею.
* * *
Тем вечером, смыв с головы шампунь, я направила струю воды из душа между ног – раньше мне не приходило в голову, что душ на гибком шланге позволяет так сделать. Ощущение оказалось одновременно новым и знакомым, как песня, которую когда-то давным-давно не дослушал до конца. Всё мое тело сжалось и напряглось вокруг чего-то несуществующего, и я, пожалуй, впервые поняла суть секса, потом подумала о своей беспочвенной тяге к Ивану, и мне показалось, что я не смогу прожить больше ни секунды, если не почувствую его внутри себя, не почувствую, как он заполняет эту жуткую пустоту. Но при этом, со всей очевидностью, я вполне могла жить, должна была жить и жила. Наверху меня поджидали золотарник и ласка. Я в тысячный раз подумала позвонить Ивану и в тысячный раз оказалась не способна решить, как мне дойти до телефона и что сказать. Тем не менее, тот факт, что я теоретически могу позвонить, продолжал меня терзать, пока я не уснула, и мне приснилось, как я пришла в домик, где мне предстояло жить, и обнаружила там Ивана, который кричал, чтобы я убиралась прочь, но потом передумал и показал, как открывать и закрывать кран.
* * *
Нора рыдала с наводящим ужас детским самозабвением, словно утешить ее не может ничто на свете. Одна из кошек родила котят.
– У нас сейчас не меньше пятнадцати котов, – с грустью произнесла Маргит. – И еще будут. Нора говорит, они съедят мышей, но я не думаю, чтобы тут осталось хотя бы по одной мыши на кота.
– А соседские мыши?
– Соседских мышей уже съели.
Я собирала чемодан, хотя понятия не имела, куда еду. Нора, рыдая, ходила за мной из комнаты в комнату с котенком на руках. Своим теплым и влажным телом она прислонилась ко мне, уткнувшись носом. Я погладила ее по голове – даже макушка оказалась влажной от слез. Котенок был очень мокрый. Он имел слегка удивленный вид. Так вот, значит, что такое жизнь, – казалось, думал он.
Когда Дьюла вернулся с немецких занятий, Нора положила котенка на стол и бросилась отцу в объятия. Дьюла поднял ее и ей вытер глаза. Котенок подошел к краю стола, посмотрел на пол и мяукнул. Потом спрыгнул, обогнул угол и скрылся в направлении спален.
Дьюла ссадил Нору на диван, чтобы отнести мой чемодан в машину. Мы с Маргит залезли внутрь. Нора сидела за круглым столом на крыльце, уронив голову на руки. Дьюла взял какую-то косу и стал точить ее о камень, коса издавала визгливый скрежет. Маргит включила заднюю передачу. В зеркале отражение Норы сначала отдалилось, потом приблизилось, а потом снова отдалилось. На одной руке по-прежнему лежала голова, другой рукой она трагично мне помахала.
* * *
Слева на нас несся красный автобус, а справа – синий.
– У нас есть выбор, – сказала Маргит. – Можно погибнуть от красного автобуса, а можно – от синего, – мы пересекли пути и пару минут ехали вдоль них, пока не остановились у розового домика, смотрящего на станцию. По словам Маргит, я проведу здесь неделю с девушкой по имени Роза, моей ровесницей, которая учится на преподавателя английского. Сама она не станет задерживаться, поскольку Роза ее недолюбливает.
Роза подошла к двери со своей теткой Пири. Мы будем жить у Пири: у нее больше места, чем у Розиных родителей. Обе мелкого телосложения, с белой кожей и черными волосами, но Роза – повыше и худощавее. Пири была одета в желтый спортивный костюм, а Роза – в бирюзовую клетчатую рубашку и бирюзовые тренировочные штаны. Роза сурово молчала. Настройщица пианино Пири бегло говорила на эсперанто, она погладила меня по голове, произнося таинственные заклинания.
– Saluton! – говорила она. – Bonvenon!
[72]
Маргит сразу уехала. Роза провела меня в комнату. Мы отнесли чемодан наверх. Потом сидели молча. Заметив в ванной стиральную машину, я спросила, можно ли мне постирать. Выяснилось, что машина сломана. Роза занялась стиркой моих вещей в тазу, вычищая маленькой щеточкой каждый предмет одежды, включая нижнее белье.
– Что это? – она вынула из таза стекающую белую футболку (в ее руках она казалась огромной, словно флаг) и показала на желтое пятно. – Вот здесь, подмышкой.
– Наверное, от дезодоранта, – ответила я.
– Не нравится оно мне, – сказала она. – Ох не нравится.
Я несколько раз попросила позволить мне постирать самой, но она отвечала, что если я привыкла к стиральной машине, вручную у меня не получится.
Мы погрузили мокрые вещи в пластиковое ведро, вынесли на улицу и стали развешивать на бельевой веревке между двумя деревьями. Когда я прищепила две сырые флагоподобные футболки, раздался треск, одно из деревьев треснуло пополам, и веревка свалилась на землю.
Мы собрали мокрые вещи и пошли в комнату Эмеше, дочери Пири, которая работала в магазине. По стене под потолком была протянута леска для плакатов. И один плакат там висел – портрет Бетховена на пенокартоне.
– Эмеше будет сюрприз, когда она увидит на стенке твое белье, – сказала Роза, стоя на кровати и вешая мои джинсовые шорты.
– А мы не можем повесить белье в моей комнате? – спросила я.
– Зачем? Ты боишься Эмеше? – она испытующе посмотрела мне в лицо, словно пытаясь разглядеть признаки страха.
– Почему? Мы с ней не знакомы.
– Да ты ее не бойся, – ее лицо было так близко к моему, что она не могла смотреть в оба глаза сразу, и поэтому переводила взгляд с одного глаза на другой.
– Ладно. Но мне всё равно не хочется мочить ее постель.
Вместо ответа Роза прищепила рядом с Бетховеном пару трусов.
Когда мы вернулись в ванную вытереть руки, вешалка для полотенец отвалилась от стенки, произведя облако сухой штукатурки. В неприкрепленном виде она напоминала доисторическую кость.
