Я никак не могла приноровиться к огромным размерам кровати и подушек. Интересно, что если бы Эдит не сменила наволочки? Это сделал бы Иван? Или он просто вручил бы мне чистые наволочки? Или их бы вообще никто не стал менять?
Простыню не меняли, и в постели нашлось много чего. С ходу я обнаружила там носок, часы и талон парижского метро. Постепенно проявились и другие предметы – карандаш, еще талон метро, два желтых билета на парижскую электричку и книжка «Летс гоу: Таиланд» с закладкой на главе «Бангкок: где остановиться». Я погасила лампочку, и в комнате остался лишь свет огней с дальних холмов за окном.
* * *
Мать Ивана была вылитая Эдит. Поначалу я поразилась, насколько молодо она выглядит, но потом поняла, что хоть Иван и старше меня, мы, по большому счету, всё равно ровесники, и наши матери тоже запросто могут быть ровесницами. Я познакомилась с Илоной, самой младшей сестрой, которая носила выцветшее летнее платье по щиколотку. – Илона, – серьезным голосом произнесла она, когда мы жали друг другу руки. Она совсем не улыбалась, а лишь смотрела мне прямо в глаза – открыто и глубокомысленно. Иванова мать отметила, насколько, мол, это прекрасно, что у меня есть возможность со всеми познакомиться. Она добавила, что отсутствуют лишь две сестры: одна сейчас в трансильванском фольклорном лагере, а старшая – в пештской больнице с отцом своего парня.
– Боюсь, он умирает, – сказала мать, имея в виду отца парня. – Но ты ведь вернешься – тогда и познакомишься с остальными.
Иван спустил вниз чемодан. Я представила, как всю оставшуюся жизнь, до конца наших дней, Иван таскает мой чемодан в старую машину своей матери и обратно – и всё из-за меня. Прежде чем отправиться на квартиру бабушки Питера, мы должны были подбросить Эдит до электрички. Пока она собиралась, Иван решил показать мне сад. Снова прошел дождь, и земля под ногами пружинила. Мы шли под плодовыми деревьями, среди арбузных зачатков и выгоревших июньских роз. Иван научил, как по-венгерски будет «черешня» и «вишня», поинтересовался, различаются ли они в турецком
[56], и спросил, что я больше люблю. Я предпочитала черешню, но такой ответ выглядел бы по-детски.
– А ты сам что больше любишь – вишни? – спросила я.
– Да, вишня куда интереснее. У черешни не настолько отчетливый вкус. Она сейчас как раз созрела, – он сорвал две темные, почти черные черешни, и одну протянул мне.
В облицованном пластиком пруду было полно жирных, лоснящихся оранжевых карпов с просвечивающими плавниками, с круглыми ртами, которые постоянно открывались и закрывались. Они всё время испытывали нужду.
– Какие прекрасные, – сказала я.
– Тот еще геморрой, – ответил Иван. Зимой карпов нужно вылавливать и перемещать под крышу. Он указал на их зимнее пристанище за пыльным окном времянки.
Вышла Эдит – длинная юбка и ботинки, словно лето уже прошло и наступила осень, пора важных дел.
* * *
В квартире Питеровой бабушки Шерил по-прежнему сидела под роялем, а Андреа обучала присутствующих, как говорить «пожалуйста» по-венгерски.
– Значит, тебя оставили на улице? – спросил Питер.
– Вахтер не хотел давать ключи, – сказал Иван.
– Почему ты не сказала соседке, что вернешься поздно? – снова спросил Питер. – Она бы оставила ключ внизу.
– Я не знала, кто моя соседка, – ответила я.
– Твоя соседка – Дон.
– Привет! – расплылась в улыбке пухлая рыжая девушка в футболке с надписью «Не греши словоблудием».
– Привет! – откликнулась я.
– Могла меня спросить, – сказал Питер.
– Я не подумала. Извини.
– Не надо извиняться, – вмешался Иван. – У вахтера наверняка был запасной ключ, он просто не желал войти в положение. Наверняка ждал от нас взятку.
– Ты сказал ему, что вы – от Андреа? – спросил Питер у Ивана.
– Я назвал ему твое имя.
– Но я же говорил тебе, что комнаты забронированы на имя Андреа.
– Нет, не припоминаю.
Питер улыбнулся Ивану и похлопал меня по плечу:
– Ладно, главное – что ты здесь. Давайте отнесем вещи туда, где моя бабушка не ходит и не свернет себе шею. Прекрасно. Мы готовы ехать?
– Питер хочет повезти вас на экскурсию, – сказал Иван, когда все начали вставать со своих мест. – У меня тоже дела.
– Хорошо, – ответила я.
– У тебя есть мой телефон.
Мы вышли шеренгой из квартиры и пошагали по галерее к лестнице. Иван немного отстал.
– Иди вперед, – сказал он. – Тебе надо подружиться с этими ребятами. Ведь именно им ты будешь звонить, если в деревне какие-то проблемы, – когда он это произнес, мир вокруг меня замер. – В смысле, – добавил он, заметив выражение моего лица, – пока я не вернусь из Токио.
– Да, – ответила я, тараща глаза как можно шире, чтобы слезы не лились через край.
* * *
Разговаривая с Дон после Ивана, я ощутила такой контраст, что мне стало казаться, будто Иван чуть ли не перестал существовать. Дон спросила, откуда я знаю Питера. Я ответила, что он – друг моего друга. Дон познакомилась с Питером пару месяцев назад в Лондонской школе экономики. Лондон чудесен, особенно сидр. Главный минус Лондона – там чернеют сопли. Но всё совершенно демократично – сопли черные даже у принцессы Дианы. К счастью, это обратимо.
– Я всего второй день в Будапеште и, сморкаясь, уже вижу, что сопли теперь вообще не черные. Наверное, здесь воздух совсем не загрязнен. Кстати о сморкании, я надеюсь, Питер покажет, где купить туалетную бумагу, поскольку в хостеле ее нет. Они, должно быть, пользуются газетами. В кабинках – залежи старых газет. Можно решить, что большую часть времени там живут только мальчики. Я не спрашивала Питера, но всё же в Будапеште туалетная бумага наверняка продается. Как думаешь?
– Да, – ответила я.
– Да, Будапешт – абсолютно современный город. Газетами наверняка пользуются только пацаны из колледжа. В любой стране пацаны из колледжа – грязнули. Надо будет здесь закупиться впрок на случай, если в деревне нет туалетной бумаги.
Когда я оглянулась на парковку, Ивана не увидела. Его машина там больше не стояла.
* * *
Питер сначала повел нас в «Американ Экспресс». Все, как и я, меняли или дорожные чеки, или доллары – банковских карт ни у кого с собой не было. Дальше мы пошли в книжный, где продавались разговорники. На одной из полок стояли английские книжки. Я взяла одну под названием «Любимые венгерские миниатюры». Первая миниатюра называлась «О банальности разговоров» и имела форму диалога:
– Как у тебя дела?
