В 1837 году, во время поездки в Гавану, Мельцель заболел тропической лихорадкой. По дороге в Нью-Йорк он умер, и похоронили его у моря неподалеку от Чарльстона. «Турка» за 400 долларов продали с торгов в Филадельфии и передали в дар Китайскому музею, где в 1854 году он сгорел при пожаре.
– Что читаешь? – спросила Светлана. Я показала ей книгу. Она просмотрела страницы про «Турка».
– Мне всё это кажется зловещим, – сказала она. – Думаю, ты представляешь себя автоматом в руках Ивана.
– Но «Турок» пережил всех.
– Да. Правда, потом сгорел. Это как мефистофелевы фантазии о Фаусте. Ты, кстати, знаешь, что моя мать считает Ивана дьяволом во плоти?
– Откуда твоей матери известно про Ивана?
– Я рассказала ей по телефону, как мы встретили его в самолете. Мать уверена, что Иван всё подстроил нарочно – что он тебя преследует. Она сказала: «Вне всяких сомнений, он всё спланировал. Могу себе представить – бедная Селин влипла, за ней по пятам идет дьявол во плоти».
– Бред.
– Разумеется, бред, – ответила Светлана. – Я никогда и не говорила, что мать – в своем уме. Если тебе от этого полегчает, я рассказала всё то же самое Бояне, и она думает, что тут просто забавное совпадение.
Я ощутила волну тошноты, поняв, что распространила все эти истории, поделившись ими со Светланой, а мне-то просто хотелось поведать кому-нибудь о главных событиях своей жизни.
По словам Светланы, я считаю себя роботом, способным действовать лишь в негативном ключе. Мои представления о языке она назвала циничными.
– Ты думаешь, будто язык – это самоцель. Ты не веришь, что он подлежит расшифровке. То есть ты, может, и веришь, но тебе наплевать. Язык для тебя – самодостаточная система.
– Но это и в самом деле самодостаточная система.
– Ты хоть сама слышишь, что говоришь? Ведь именно так ты и связалась с дьяволом во плоти. Иван почувствовал этот твой настрой. Он циничен в том же смысле, что и ты, только в еще большей степени – из-за математики. Вспомни, как ты сама говорила: математика – это язык, основа которого абстрактна, абстрактнее, чем слово, но потом вдруг выясняется, что она – самая реальная, самая физически ощутимая вещь на свете. С помощью математики создали атомную бомбу. Внезапно оказывается, что этот абстрактный язык оставляет на твоей коже ожоги третьей степени. А еще выясняется, что этот особый язык может держать всё под контролем, позволяет манипулировать всем и всеми – и если ты принадлежишь к этой элите, то тебе такая власть доступна. Иван хотел поставить эксперимент, сыграть в игру. Это не сработало бы с человеком другого типа – скажем, со мной. Но ты оказалась оторвана от истины, оказалась готова окунуться в реальность, которую вы оба и создали, – и всё благодаря языку. Естественно, ему хотелось проверить, насколько далеко можно зайти. И ты заходила всё дальше и дальше – а потом что-то пошло не так. Ваши отношения не могли продолжаться в прежнем виде. Они должны были перейти на новый уровень – секс или еще что-нибудь. Но почему-то не перешли. Эксперимент провалился. И сейчас ты ужасно, ужасно далека от всех этих вех. Ты просто паришь в пространстве.
* * *
– Порой в мечтах я вижу себя психоаналитиком, – сказала Светлана, – но когда я попыталась обсудить это со своим терапевтом, он сказал, что специалист из меня выйдет никакой. Он говорит, я не дам клиенту вставить ни слова. Думаю, не позвонить ли ему. Он уехал в отпуск, но дал мне свой сотовый. Сказал, что можно звонить за его счет. Странно, да? Ведь я и впрямь могу позвонить. – Она приподнялась. – Кстати, ты очень нравишься Бояне. Она попросила меня напомнить об обещанном подносе, когда ты выйдешь замуж.
– Интересно, почему она так уверена, что я выйду замуж.
– Ну, если не выйдешь, то и подноса не получишь, – заметила Светлана. – Не знаю, получит ли поднос Робин, когда выйдет за Билла. Бояна восхищена ее телосложением и тем, как гармонично подобраны босоножки, платье и бусы. Она говорит, что у Робин уже выработан женский вкус – и что у тебя внешность очень яркая и эффектная, но как у ребенка, а вот меня нужно радикально переделывать. И начать – со стрижки.
– Стрижки?
– Да, я должна пойти с ней к ее парикмахеру и сделать стрижку за шестьсот долларов, а потом – в бутик, где работает ее подруга Ника, и полностью сменить свой наряд. Потом мы пьем чай с Никой, а у нее – симпатичный сын. Она постоянно говорит какие-то вещи, типа: «Разумеется, ты не толстая, но вот если бы скинуть еще фунтов пять-десять…» Тот факт, что в старших классах я страдала булимией, в моей семье никого не волнует. Когда об этом узнала моя собственная мать, она сказала: «Боже мой, зачем ты себя так мучаешь, ведь есть же таблетки». И вручила мне пузырек диетических пилюль.
* * *
Когда мы переходили улицу, Светлана удержала Бояну перед несущимся мопедом.
– Спасибо, дорогая, – сказала Бояна.
– Представляешь, как это смотрелось бы в прессе? – ответила Светлана. – «Мопед сбивает женщину, ее племянница спасена от стрижки».
Официант в бистро усадил нас возле окна. Бояна надела очки для чтения и заказала бутылку мерло. В меню предлагались комплексные обеды из пяти блюд. Светлана сделала заказ для себя и Бояны, Робин – для себя и Билла. Я нашла вариант, где, как мне показалось, поняла в каждом блюде по слову, ткнула в них пальцем, и официант удалился. В наши бокалы с гортанным бульканьем полилось мерло.
– Светлана говорит, ты едешь в Будапешт, – сказала Бояна. – Чудесный город. Я как-то в твоем возрасте великолепно провела там уикенд.
Я ответила, что в Будапеште пробуду всего пару дней, а потом отправлюсь в деревеньку сеять там американскую культуру.
– В деревеньку? – Бояна поставила свой бокал. – На кой черт венграм из деревеньки американская культура?
– Думаю, это как-то связано с глобализацией.
– Значит, говоришь, на месяц? На пять недель? Нет, дорогая, это невозможно. В Будапешт езжай, это да. Посиди в кафе, выпей чашечку настоящего хорошего кофе. В Будапеште можно найти отменный кофе. А в деревне – я даже не знаю. Там кофе может оказаться ужасным. Если ты должна, то да, езжай в деревню, побудь там недельку, дней десять. А потом прыгай в поезд до Белграда. Ты можешь пожить со мной.
Меня тронули ее слова.
– По-вашему, всё так просто.
– А что тут сложного? Купила билет и села в поезд! Кто может заставить тебя прожить пять недель в венгерской деревне? В жизни о таком не слышала.
Когда подали закуски, выяснилось, что я заказала канталупу с налитым в нее портвейном. Всем остальным принесли спаржу. Я понятия не имела, как едят канталупу с портвейном. Это была целая дыня со срезанным верхом, до краев наполненная вином. Узоры на кожуре напоминали древние иероглифы.
– Мне доводилось сталкиваться с весьма привлекательными венграми, – сказала Бояна. – Высокие, галантные. Я говорю о Будапеште. Не знаю, что там в деревнях. Может, они, конечно, там и высокие, но тебе будет тоскливо.
