Он понятия не имел, что делать дальше. «Соло Инвест»? К чёрту. Все проекты, которые прежде заставляли Соломатина гореть, превратились теперь в безвкусную серую кашу. Он готов был сдаться. Просто признать себя никчёмным, лечь на кровать, глядя в потолок, и ждать, пока сердце перестанет биться. Даже в подростковые годы Матвей не страдал от суицидальных наклонностей. А теперь вот всерьёз не видел смысла жить.
Лера не считала его человеком. Никто не считал. Для кого-то он был бизнес-проектом, для кого-то миллионами на ножках. А для неё – удачным источником хайпа. Медийным поводом. Не более. Его злило не то, что она ошиблась, ввела его в заблуждение, скрывалась. А то, что она не попыталась его удержать. Она стыдилась поступка – но не дорожила отношениями. Матвей не был ей нужен. Ни на грамм.
Он долго лежал поверх покрывала и смотрел в пустоту. Здесь, в спальне, не думать о Лере не получалось. Её призрак витал в комнате едва различимым ароматом, несуществующей вмятиной на подушке. Казалось, моргнёшь – и увидишь её верхом на тебе, раскрасневшуюся, с локоном, упавшим на лицо, и дерзко распухшими губами…
Когда вечерние сумерки разрезала назойливая трель телефона, Матвей едва удержался, чтобы не швырнуть опальный гаджет об стену. Соломатина тошнило от всего виртуального. Знакомств, лайков, блогов, снимков со спецэффектами… Большая паутина лжи. И лишь имя Эллы на экране остановило Матвея от опрометчивости:
– Да, – сухо рявкнул он в трубку.
– Что за история с «Gloss»? – спросила Элла вместо приветствия. – Ты видел последний пост в их инстаграме?
– Видел.
– Что… Правда? – Элла заметно растерялась: привыкла сообщать новости первой.
– И?
– И ты ещё спрашиваешь?! Когда ты умудрился перейти дорогу Бельской? У этой стервы вообще ничего святого, а мужиков она ненавидит сильнее, чем ядерное оружие.
– Не поверишь, я ей ничего не делал.
– Тогда что это было?! Знаешь, хватит. Я подготовлю пресс-релиз, мы обнародуем проект, документы… Я уничтожу Ляпишеву с её псинной армией. Пошла к чёрту! Сколько можно издеваться?
– Подожди, проект не одобрен…
– Плевать я хотела! – Элла перешла на ультразвук. – Сколько можно валять тебя в грязи, как будто ты этих собак лично убиваешь или продаёшь корейцам?! Если после этого местный архитектор не поставит свой дебильный штамп, я подниму такую бучу насчёт того, что он начхал на культурное наследие, что этот муд…
– Я понял тебя, – спокойно перебил Соломатин. – Даю карт-бланш.
– Давно бы так! Из-за истории с Первым каналом мы потеряли кучу времени – и очков. Я займусь подготовкой – и перезвоню.
– Эл, подожди. Скажи, до выхода сюжета в эфир с тобой пытались связываться журналисты?
– Конечно, пытались! – Она возмущённо фыркнула. – Журналисты, гринписовцы, градозащитники и такая уйма ушлёпков, что тебе и не снилось. Если я стану всем им отвечать, я не смогу больше вообще ничем заниматься.
– И что ты им говорила?
– Как всегда, Матюш. «Без комментариев» – и точка. Была одна особо надоедливая… Переключила её на Ингу и велела блокировать. А что?
– Да нет, всё в порядке. На связи.
Соломатин отключился и машинально сжал смартфон. Выходит, Лера не соврала. Она пыталась выяснить всю информацию… Только что это меняет? Наверное, Бельская выращивает из Леры нечто себе подобное. Сама мстит мужской половине человечества и подопечных учит ненавидеть без разбора. И Матвей понимал, что виноват в увольнении Леры, но всё же считал, что не заслужил такой мести. В конце концов, он хотя бы попробовал всё исправить. Ходил в «Останкино», извинялся… И всё это время Минаев знал, что речь идёт о женщине. И молчал. Выходит, у журналистов круговая порука ещё хуже, чем у врачей, и теперь каждый, даже самый плюгавый репортёришка, будет при каждом удобном случае поминать Соломатина дурным словом из солидарности. Без доказательств, оснований, фактов под рукой. Просто потому, что кто-то где-то насвистел, что Валеру Гинзбург уволили. Если Лера не соврала и насчёт блога «Gloss’а» и текст написал кто-то другой, то это только начало.
У Матвея пропало желание кому-то что-то доказывать. Он уже оправдался перед Лерой, открыл то, что не говорил ни одному постороннему человеку. А она… Просто скупо извинилась.
Что ж, пусть Элла делает свою работу и дальше. А ему, Матвею Соломатину, пришло время отдохнуть и развеяться. Подальше от проклятой Валерии Гинзбург. Он снова включил телефон, открыл приложение для покупки авиабилетов и без особых колебаний заказал первый попавшийся до Нью-Йорка. В один конец.
Глава 27
Кто не ошибался, пусть дизлайкнет первым
– Что значит «нельзя убрать пост»? – с максимальным терпением спросила Лера, хотя внутри уже громыхали первые подорванные снаряды.
– Бельская сказала, это важный пост, пустила его в продвижение, велела добыть репосты. – Ира Мазунина подавила зевок: для неё субботнее утро, судя по сонной хрипотце, ещё не началось.
– Бельская не отвечает на звонки. Ты что, не понимаешь? Там ложная информация! Нас засудят за клевету! Нужно срочно убирать пост или менять текст под фотографией. Типа мы приносим извинения за недостоверные…
– Ты с ума сошла?! – Мазунина резко проснулась. – Чтобы я сделала такое без разрешения Аделины?! Я – не ты, я не меняю работу два раза в месяц!
– Да при чём здесь вообще работа! Мы разместили неверные сведения, которые порочат честь и достоинство…
– Это интернет, Лера. Там сплошь неверные сведения и постоянно кого-то порочат. Успокойся уже, дождись понедельника, Бельская не обязана грести чужие ошибки по выходным.
Лера бросила трубку. Уже час Гинзбург металась по квартире, как шайба аэрохоккея. После ухода Соломатина мир рухнул, разбился на тысячи кусочков. Лера ещё долго стояла, облокотившись на стол, и ждала, что в неё ударит молния. Что бы ни произошло – возмездие было бы заслуженным. И пусть хотелось плакать, прятаться под одеялом, потому что всё, во что Лера верила последние годы – а верила она преимущественно в себя, – оказалось пшиком.
Понимание было чётким и отрезвляющим: она недостойна Соломатина. Она вредила ему исключительно по собственной глупости. Великой Гинзбург никогда не существовало. Она считала ум главным своим достоинством, а оказалась еще хуже, чем Тихонова и весь штат «Gloss». Они хотя бы ни на что не претендовали, мирно существовали в нише, в которой были экспертами, и никому не переходили дорогу.
Без профессионализма в Лере не осталось ничего. Ни единого качества, за которое её можно было бы полюбить.
Любят других. Умных или добрых, нежных или талантливых. Любят тех, кто способен что-то дать другим. Возможно, Бельская одна не потому, что так решила, а потому, что другого выбора у неё просто не было?..
Лера нацепила разодранную толстовку, как напоминание, и уехала из Захарьево. Да, ей хотелось плакать. Да, внутри зияла огромная, выжженная кислотой правды дыра. Но отец научил Леру главному – исправлять свои ошибки. И отпускать вожжи, падать ничком в подушку Гинзбург не собиралась.
