Мне кажется, все это сладкие родительские мечтания, дурацкая попытка взрослых выдать желаемое за действительное, переложить на детей ответственность за собственную несостоятельность и незнание китайского языка.
Короче говоря, у Леры с Митей совершенно средние дети, а они сами совершенно средние родители.
Проблемы начались, когда ее повысили по службе, что ли. Нет, поначалу не имелось никаких проблем, а было сплошное веселье и радость жизни – денег прибавилось значительно, жить стало свободней, служить интересней. Можно себе позволить и сапоги купить, и в отпуск слетать, не раздумывая мучительно, что предпочесть, отпуск или сапоги. Можно на выходные в Питер съездить «сей семуей», то есть всей семьей, как старательно выговаривал их младший мальчик, не обремененный репетитором по технике речи.
Другое дело, что выходных вскоре совсем не стало, ни в Москве, ни в Питере, все дела, дела, и все по службе. Да и Леру эти самые вожделенные выходные перестали интересовать. У нее же тоже, как и у меня, на руках одни мужики, а что бы нам ни говорили феминистически настроенные умницы-красавицы, знающие о жизни все, за ними, за мужиками, нужно постоянно ухаживать. Ну не бывает в природе мужчин, которые станут готовить завтраки, выслушивать истории, приносить букеты, дарить браслеты – и так годами! Может, они и существуют, но это исключительно гаремные персонажи, а в гаремах мне как раз бывать не доводилось.
Так или иначе ухаживать приходится нам, девочкам. И завтраки подавать, и уроки проверять, и свежевыглаженные рубашки подносить, и истории выслушивать, подчас нам совершенно не интересные, и свекрови звонить, и пиджаки в химчистку сдавать – а как же иначе!..
Кроме того, у Леры начались командировки, а там как раз никому ничего подносить не нужно, а нужно, напротив, демонстрировать ум и красоту, принимать комплименты и ухаживания – командировки подразумевают ухаживания и флирт, а как же иначе!..
После долгих лет «служения» Лера неожиданно осознала, что служить ей надоело хуже горькой редьки и вполне можно не «служить», а жить как-то по-другому, по-молодому, на полную катушку! Ведь все эти люди из ее нового окружения так и живут – не серо, не скучно, не убого, а красиво и правильно. По крайней мере, ей так казалось, и я хорошо ее понимала.
И тогда она решила, что пора разводиться. Мы, подруги близкие и далекие, не особенно ее и отговаривали. Ну а почему нет?.. Действительно – новая жизнь, новые люди, новые шансы!.. Бог с ним, с этим Митей, он действительно какой-то никакой, карьеры не сделал, «уши врозь, дугою ноги и как будто стоя спит»! Мы – с Лерой во главе – были уверены, что и развода никакого он не заметит, тем более у него все есть: завещанная бабушкой хрущевка в средненьком районе и прикупленная им самим средненькая машинка. Жених хоть куда, найдет другую, подумаешь!.. И мальчишек от него прятать она не собиралась – встречайся на здоровье, проявляй заботу, отцовскую любовь, а что такое? Ничего особенного, так все сейчас делают!..
Я не знаю, как она ему объявила о разводе, что именно там было, но он очень быстро съехал из их общего дома в бабушкину хрущевку, а дальше началось непонятное.
Лера, которую никто из нас никогда не видел плачущей, теперь по каждому поводу принималась рыдать, твердить, что «жизнь кончилась», «все пропало», «больше никогда и ничего не будет».
Чего не будет-то, спрашивала я, но Лера не отвечала.
А однажды я встретила Митю в парке, где он по субботам гулял с младшим. И была какая-то… убийственная картинка. Я не знаю, как это объяснить.
Развелись они летом, а встретила я его уже осенью. Холодно было, листья жгли. Пахло горьким дымом и засыпающим лесом, умирающими листьями, близкими холодами. Он, нахохлившись, сидел на промерзшей лавочке и смотрел перед собой, а его сын в шапке с помпоном лез на какое-то бетонное чудище на детской площадке, плод больной фантазии паркового архитектора, а потом перебегал к облупленной металлической лесенке, и на нее лез тоже, и кричал оттуда бодро: «Пап, посмотри!»
– Ты знаешь, я ничего не понял, – сказал Митя, когда я глупо спросила, как дела. – Чем я стал не хорош?.. Она ведь мне так ничего и не объяснила! Все же было прекрасно.
Я осторожно уточнила, может, все же не слишком прекрасно, раз уж все так получилось, и он махнул на меня рукой.
– Мы в прошлом году здесь гуляли, вон там, где эстрада! Там уже все оттаяло, мы на краю сидели, и она мне за воротник засунула ледышку, представляешь? Ну, просто так, для смеху! А я ее никак не мог достать.
И он засмеялся так, что я почему-то почти заплакала.
Мы еще помолчали, а потом он сказал, что они, пожалуй, поедут – нужно сдавать малыша бывшей теще, а она не любит, когда они опаздывают.
И он поднялся, высокий молодой мужик, совершенно растерянный.
– И, знаешь, теща все время говорит, чтоб я от нее отстал, от Леры. А я и не пристаю. Я просто ничего не понимаю, правда.
Тогда после этой самой ледышки, засунутой в прошлом году за шиворот, я в первый раз подумала, что, может, на самом деле все неправильно?! Может, мы ошиблись?! Может, было за что бороться?! Может, нужно было Леру отговаривать, скандалить, произносить всякие пошлые и никому никогда не помогающие слова вроде опомнись, приди в себя, не разрушай семью, у вас же дети!..
И я решила поговорить с мамой. Есть такой прекрасный способ получить ответы на мучительные и неясные вопросы, на которые нет и не может быть ответа, – это поговорить с мамой. На самом деле, нам только кажется, что мы умнее всех, вернее, нам хочется, чтоб мы были умнее всех, а как же!.. Родители ничего не понимают, их жизненный опыт никуда не годится, они жили в другое время, в других условиях, в другой стране.
И это все чепуха.
Чепуха и самоуверенность, ибо все, что мы проходим сейчас, в нашей средней школе, они уже прошли в своей, и выпустились, и сдали экзамены. Времена, может, и поменялись, только вопросы в экзаменационных билетах остались, и еще неизвестно, на какую оценку мы-то сдадим!..
Мама долго слушала меня, пожимала плечами, фыркала – она не особенно любит душещипательные истории такого рода, да и Митю с Лерой знает не слишком близко.
Кроме того, как всякая мама девочек, наша тоже уверена, что любая девочка заслуживает непременно принца, а наши мужья подкачали, ибо таковыми решительно не являются.
– Мне кажется, ты чего-то не понимаешь, – сказала мне моя мама в конце концов. – Развод – это же поражение, а как иначе?..
Нет, если б он был алкоголиком или хулиганом, или тунеядцем – в устах моей мамы «тунеядец» значит совершенно пропащий! – тогда нужно было разводиться сто лет назад, а не сейчас. Но, насколько я понимаю, он совершенно нормальный!
В устах моей мамы «нормальный» – это высшая похвала.
– Кроме того, – продолжала мама, – он порядочный человек. Почему-то сейчас об этом почти не говорят, а это же самое главное! Просто вам повезло и вы никогда не имели дела с непорядочными! Вот вы разбрасываетесь. Вы просто очень благополучные, только и всего. И поэтому делаете глупости. Но это от молодости, это пройдет. А Лере передавай привет.
