Видеть моего Варламова таким, каким видела его сейчас, оказалось настолько больно, что у самой ноги отнимаются. А он всё такой же гордый. Не сломленный, но уже не так силён, как раньше. Потому что раньше у него были мы, а теперь лишь воспоминания о некогда счастливой, любящей семье. Если пробить фундамент, рухнет весь дом, так и он… Мы были его опорой, а когда он выбросил нас из своей жизни, её не стало… Стержень вынут и Славе не остаётся более ничего, кроме как злиться. На себя, на свою боль, слабость.
Яна кричала на него, а он молчал. Ни разу не перебил её. Слова моей маленькой девочки вбивались острыми гвоздями в виски, резали сердце острым лезвием, словно сама истина из её уст сошла. Кто там сказал, что детям взрослых не понять? Она понимала. Видела нас насквозь и говорила правду. Всё так и есть. Я реву по ночам, закрывшись на кухне или уткнувшись в холодную, вечно сырую от слёз подушку, он там… В одиночестве сходит с ума. А что же при этом чувствуют наши дети? Каково им выносить всё это? Они не настолько малы, чтобы не замечать, как наша жизнь рушится.
Не в силах выносить всё это, снова сбежала на кухню и, вытерев слёзы, достала из духовки пирог. Разложив его по тарелкам, сделала фруктовый чай и, водрузив всё на поднос, на дрожащих ногах пошла к ним.
Когда толкнула дверь и она открылась, все трое резко замолчали, выровнялись. Яна подбежала ко мне, чтобы помочь, а Варламов вздохнул, провёл ладонями по лицу и повернулся к сыну.
— Сбегай за Игорем, он в подъезде ждёт. Нам пора.
Кирилл поджал губы и нехотя потопал прочь, по пути зло толкнув Яну.
— Отвали, придурок! — рыкнула на него дочь, но никто из нас так и не сделал им замечание.
Варламов прожигал меня своим тяжёлым взглядом, а я смотрела в его глаза и видела там адское пламя, что пожирает его душу. Пламя, в котором он намеренно жжёт себя, до тла испепеляет.
— Может… Останешься? — выдохнула и тут же спохватилась. — На обед. Я приготовила ваше с Яной любимое жаркое…
Его кадык дёрнулся, а зрачки сузились.
— Зачем?
— Что зачем? — протянула настороженно, краем глаза замечая, как Яна выходит вслед за Кириллом.
— Зачем просишь, чтобы остался? Ради детей? Или сама этого хочешь?
— Не хочу, — вырвалось раньше, чем успела подумать, но отступать уже некуда. — Не хочу, потому что мне тяжело находиться рядом с тобой… Но мы в первую очередь должны думать о них. Яна с Киром хотели бы, чтобы ты остался… Ненадолго, разумеется.
Они и надолго были бы не прочь, но тогда я не выдержу. Сломаюсь. Впущу его снова в свою жизнь. А это в мои планы не входило от слова «совсем».
— Да. Ты права, — согласился неожиданно и опустил взгляд на мой живот. — Прежде всего они.
Трудно было понять, о чём он думает, но я и не пыталась. Что это изменит?
Обед прошёл в давящей на подсознание тишине. Дети с удовольствием ели мясо, поглядывая на отца, он задумчиво жевал, уставившись в тарелку, а я так и не смогла проглотить ни кусочка. Так некстати начали всплывать в памяти счастливые моменты нашей жизни, когда вот так же сидели за столом, только не молчали, как сейчас, а болтали и смеялись. И снова горечь во рту, что разъедает похлеще кислоты. И плакать так хочется… Хотя возможно, конечно, это просто гормоны.
— Фууух, я наелся, — Кирюша похлопал себя по животу. — А ты почему не ешь, мам?
— Идите к себе. Нам с мамой нужно поговорить.
Я вскинула на Варламова удивленный взгляд, но перечить не стала.
Дети молча удалились, словно только этого и ждали, а мне снова стало холодно, хотя на дворе жара плюс тридцать. Меня в последнее время постоянно знобит и никак не согреться.
— Нин… На самом деле я давно готовился к этому разговору, честно. Даже перед зеркалом репетировал… Как когда-то давно, когда собирался тебе делать предложение, — невесело улыбнулся, глядя мне в глаза, а я почувствовала, как к горлу подступает ком.
Не плакать. Не сейчас. Потом. Когда он уйдёт, а я снова останусь одна. Тогда и дам волю слезам.
— Я слушаю, — промямлила, уткнувшись в чашку с чаем, на самом деле не желая слышать того, что он мне скажет.
Потому что знала, о чем пойдет речь… О разводе. Он, наконец-то согласится… А я, как оказалось, совершенно не готова к этому. Я и на развод-то подала в состоянии аффекта. А теперь… Теперь жалею.
Но если мы всё равно не живём вместе, то что толку от печати в паспорте? Разве она что-то меняет? Как говорит Яна — ничегошеньки.
Он вздохнул, потянулся ко мне своей рукой, но так и не коснувшись, замер.
— Я хотел поговорить о нашем будущем, Нина.
И снова ток по позвоночнику и до трясучки. Нет, не выдержать мне этого. Однажды он уже бросил меня, а теперь всё повторяется. И я снова чувствую себя ненужной брошенкой. Но разве это было не моё решение? Не я разве на развод подала и собрала остатки Варламовских вещей? Не я хотела расстаться с ним, чтобы больше не страдать?
Я. И он принял моё решение. Мы обо всём договорились. Почти…
Так почему же мне не стало легче? Почему не отпускает эта жуткая боль, рвущая душу в клочья, превращающая её в кучку кровавых ошмётков? Почему сердце не находит покоя?
Я пыталась. Правда пыталась научиться жить без него. Порывалась даже обратить внимание на какого-нибудь другого мужчину. Зарегистрировалась на сайте знакомств и в тот же день удалила свою страничку. Ничего не вышло. Не воспринимаю других и не могу представить рядом с собой кого-то, кто не Варламов. И походом к врачу от этого нарыва не избавиться.
— Ну так говори, Слав. Не тяни.
Потому что сорвусь сейчас. Трусливо сбегу и, замуровавшись в своей комнате, буду тихо изводить себя.
— Ты… — тяжело выдохнул в зажатый кулак, собрался с мыслями и снова поднял на меня взгляд. — Ты прости меня, Нин. За всё прости. За то, что усомнился в тебе, в твоей верности. За то, что руку на тебя поднял. За то, что сам предал тебя… За Юльку. За то, что не предупредил тебя, не оградил от неё. Я не думал, что она камень таскает в душе. Кто бы мог представить, что человек может потратить долгие годы своей жизни на месть… Нет, меня это не оправдывает, разумеется… Но я прошу, прости меня. За Лиану прости. За всё, что тебе пришлось пережить по моей вине. За то, что меня не было рядом, когда был тебе нужен. Я… Эгоист и сволочь, Нин. Ты вправе меня ненавидеть и не прощать, но знай… Я не отступлюсь. Ни за что. Не отдам тебя никому. Ты моя только, Нинка. Слышишь? — всё же схватил меня за запястье и с силой сжал. — Я был твоим первым и я буду единственным. Всегда. Я постараюсь встать на ноги ради вас. Но… Даже если этого не случится, не отступлюсь.
Он резко замолчал, а я взглянула на лужу своих слез на столе, в отражении которой увидела несчастную женщину, почти убитую горем. Измученную и жалкую. Ту самую брошенку… Не зажили мои раны. И не заживут никогда.
