Йорн был дома, когда я вернулся. Я скинул куртку и пошел ее стирать, оставшись в одной рубашке.
– Ну, Гвен, как тебе город?
– Красивый.
– Не правда ли? А ведь ты видел только наш квартал; подожди, мы еще прокатимся по каналам, это просто чудо. И богатый, вот что главное! Ты не можешь себе представить, какие здесь золотые горы. Поесть можно по-королевски: рыбный рынок, сырный рынок и кабаки на каждом углу. Для услады глаз есть цветочный рынок. Но лучше всех – суконный. Прогуляйся туда, ты все сразу поймешь. Там не одно только сукно – разные ткани со всего света: парча, бархат, муслин, перкаль… Посмотри на публику: трогают, щупают, оценивают, торгуются, делают дела. Посмотри хорошенько. Здесь кто одет дорого, тот дорого стоит. Ну, или дорого себя ценит. Но видишь ли, в сукне или в шелку, люди все одинаковы. А мне интереснее, чем они промышляют… Я нашел для тебя местечко. Комнатку, недалеко отсюда. Я даже выкупил твою книгу по анатомии у Кожаного Носа, так что с этим все улажено. Карательных мер не будет. И не говори теперь, что старый добрый Йорн о тебе не заботится. Ты сможешь приступить к работе уже завтра.
– Как это? К какой работе?
– К твоей же, черт возьми. Лечить – разве ты не этим хотел заниматься? Не стесняйся. Будешь платить мне за жилье, и ладушки.
– А долг?
– Нет больше никакого долга. Забыли. Видишь, малыш Гвен, я не злопамятен, я тебя всегда любил как родного, с тех пор как нашел на берегу. И потом, согласись, без меня бы ты ничему не научился! У тебя дар, не спорю, но ведь это благодаря мне ты его в себе открыл.
– Я все равно не понимаю.
– Все очень просто. Каждый занимается своим делом. Время от времени будем видеться, есть тут два-три кабака, где я завсегдатай.
– И что мы будем делать?
– Ничего особенного. Посидим за стаканчиком. Твое дело – снабжать меня информацией, рассказывать.
– Что? Что рассказывать?
– Всё!
– Что – всё?
– Почему ты всегда хочешь казаться глупее, чем ты есть? Мне не нужна скорлупа, мне нужно ядрышко.
– Скорлупа?
– Дом, одежда, семья, тело – такому, как ты, сам Бог велел прозревать сквозь все это, до нутра.
– А если я откажусь?
– Видишь эту бумажку? Она дает мне право отослать тебя в литейный цех Железных садов. Сегодня, завтра. Когда угодно. Она имеет силу с той минуты, как я дам ей ход. У доменной печи и здоровому человеку нелегко дышать. Ты не протянешь там и двух месяцев. Это будет… поучительно. Но я думаю, проще мне обратиться к услугам Йера. Оно тише, да и надежнее. И больнее, скажу я тебе. У него тоже есть дар. Он умеет играть на человеческом теле так же хорошо, как ты, но в другом регистре. Постой, постой… я шучу. Ничего этого не понадобится. Мы договоримся, не сомневаюсь. Мы ведь с тобой всегда друг друга понимали. С самого начала.
– Как долго?
– Этого никто не может предугадать. Я охотник. Я не знаю, что ищу, но точно знаю одно: есть уйма резонов, заставляющих людей вокруг жить так, как они живут. Мне понадобилось немало времени, чтобы это понять. И теперь мне интересно разобраться в этом окаянном механизме, что ими движет. Золото – слишком просто, слишком незамысловато. Почести – почти смешно и скучно, потому что предсказуемо. Взаимная тяга мужчин и женщин – на это нельзя полагаться, прихотливая штука и мешает сохранять холодную голову. Страх – да, это мощный двигатель. И загадочный: кто-то дрожит перед лужицей темной воды, но встречает стоя штормовую волну. Однако всего этого недостаточно. Есть что-то еще. Что – не знаю. С тобой я это найду. Эх, если бы ты только захотел мне довериться, мы бы с тобой горы свернули…
– Как долго, Йорн?
– Откуда я знаю? На охоте со временем не считаются. Вот что ты должен усвоить, Гвен: мир только один. Единственный. Ты не вернешься на корабль, на котором приплыл. Я не вернусь на сторожевой пост на побережье. Время течет здесь и сейчас, и, скажу тебе начистоту, твоя жизнь – в моих руках. Когда ты это поймешь, жить станет легче. Ты молод, лови момент. Не медли. Дерзай. Шевелись, живи. Пей, пой, задирай девкам юбки. Кончай копаться в себе, делать вид, будто прошел сквозь стены. Это ж тоска смертная. Взгляни на Даера! Эта пичуга в десять раз живее тебя! Он не побоялся ослепнуть. Да, он воняет, неказист собой, зол и капризен. Он не лукавит. Показывает себя таким, каков он есть. Вот ты на него в обиде за те зерна, что он принял из моих рук. Ты, с твоей моралью! Он-то, по крайней мере, не боится выпить и захмелеть! Ну ничего. Тобой ведь тоже что-то движет. Только ты этого боишься. Бери с него пример, вылезай из кармана. Иди на свет. Покажи себя… Кстати, можешь выбросить остальную одежду, я заказал тебе новую.
– Не надо было тратиться, мне и в моей хорошо.
– Эта чистая. И выглядит получше.
– Я же сказал, она мне не нужна.
– Вот как? Отлично. Но ты ее все равно наденешь. Кто хочет лечить, должен иметь вид.
– Это всё?
– Это всё.
– Без контракта?
– Без контракта. Но только попробуй снова меня подвести. Ты не свободен, пока я сам тебя не отпущу. Посмотрим, когда ты со мной расквитаешься. А пока мы с тобой повязаны, хочешь ты этого или нет. Одной веревочкой, Гвен. Ну же, сделай мне одолжение. Открой пошире свое сердце, черт побери! Забудь прошлое. Вперед!
– Йорн, у меня есть вопрос. Последний. Ты будешь смеяться, но я должен его задать.
Он попыхтел трубкой, глубоко затянулся, полузакрыв глаза, чтобы полнее насладиться моментом, как я понял. Любил он это – точку невозврата, минуту, меняющую жизнь. Он как никто умел заставить человека почувствовать себя неуютно в своей шкуре и легкими касаниями подточить его внутренний мир, лишить рассудка, сломать волю. С него сталось бы задушить вас, осыпая бранью самым ласковым голосом.
– Ну?
Я глубоко вдохнул и наклонил голову, не в силах посмотреть ему в лицо.
– Ты дьявол?
Его широкая физиономия фавна расплылась в улыбке, и он захохотал. Другого ответа я не дождался.
Крючок и наживка
Йорн поселил меня на верхнем этаже старого дома на берегу обводного канала. Под моим окном проплывали лодки с цветами и травами, возвращаясь с цветочного рынка.
Следуя его «советам», я теперь делил палатку с зубодером, чуть подальше, на набережной рыбного рынка. Роли были четко распределены: один разжимал челюсти, другой вправлял их, вывихнутые.
Я, одетый во все черное, молчаливый и скупой на жесты, поджидал клиентов. Мой коллега, напротив, похвалялся, щеголяя забрызганным кровью фартуком, как славным знаменем своей профессии, и зазывал толпу, размахивая шляпой с перьями. Обладая луженой глоткой, он запросто мог перекричать и чаек, и торговок, а его ложь разила наповал уверенно, как нож мясника. Он в буквальном смысле заговаривал зубы, и даже самый здоровый человек, если имел несчастье купиться на его треп, вдруг обнаруживал у себя зубную боль или скоротечную цингу и шел за шляпой, как осел за морковкой, к пыточному месту.