Мне понадобилось время, чтобы узнать среди них Ивона. Обритый наголо, одетый в матросские штаны и чистую полотняную рубаху, парень отдаленно смахивал на него, но было трудно определить его возраст: он так исхудал, что все кости проступали под кожей лица. Я и сам изрядно вымахал с той ночи, когда меня увез Анку, а в черной больничной одежде мое лицо выглядело лунной маской, насаженной на хрупкое тело. Он не выказал ко мне ни малейшего интереса. Да и все равно, даже если я ему кого-то напоминал, бедняга был слишком слаб, чтобы разговаривать. Он все время спал, как, впрочем, и его товарищи, беспокойным, одолеваемым кошмарами сном, и это продолжалось неделю за неделей, так что я уже потерял надежду привести его в себя.
Впрочем, и всем этим полупокойникам ничем нельзя было помочь, разве что кормить получше да лечить язвы, оставленные на ногах кандалами, прикованными к ядру. Другие бы помолились за них, но я этого не умел. Я только накладывал руки на их открытые раны и призывал силу старого Браза. Страдания мне это доставляло немыслимые. Однажды я вдруг почувствовал, что падаю навзничь, и провалился в небытие. Думаю, ненадолго, потому что тотчас услышал залп бретонских ругательств, да с такой яростью, что мне показалось, будто я вновь на борту «Недовольного», рыбацкого судна, где мне довелось служить юнгой. Я рывком сел. Это разорялся Даер, проклиная меня и весь мой род до седьмого колена. Я почти раздавил его, падая.
– Кто здесь говорит по-бретонски?
Оказывается, не я один пришел в себя.
Голос доносился с тюфяка поодаль. Ко мне обращался тот, кого я про себя звал Ивоном. Наши взгляды встретились. Он узнал меня сразу.
– Гвен, это ты?
– Да, Ивон, я.
Я подошел к нему. Он заерзал, пытаясь привстать на локте.
– Где это мы, Гвен? В стране мертвых?
– Не думаю, Ивон. Смотри, ты вырос на добрых полголовы с того раза. Значит, ты жив. Мертвые не растут.
Он вздохнул, окинув палату усталым взглядом.
– Куда же мы тогда попали? К сумасшедшим?
– Понятия не имею, Ивон. Я ничего не знаю об этой стране. Рассчитывал на тебя, думал, ты расскажешь о ней больше…
– На меня? Ты шутишь? Меня тут бросили в Железные сады, чтобы я окочурился во второй раз.
– Ты… ты уже умирал?
– Вроде того.
– Как это понимать?
– Что понимать?
– Как ты умер?
Он не ответил и снова провалился в беспокойный сон.
Латынь без труда
Дождавшись вечера, я отыскал Матиаса. Неожиданно похолодало. Оказалось, что это хорошая новость: по словам Матиаса, такой тяжелый и сырой холод предвещал большой туман. Теперь баркас сможет причалить. Когда? Не этой ночью и не следующей, еще слишком многое предстоит утрясти.
– А если туман рассеется?
– При такой погоде продержится неделю, не меньше, – ответил он, хлопнув меня по плечу. – Будь готов, я дам тебе знать.
Я вернулся в «аптеку» и хотел было открыть атлас тела. Я уже знал его почти наизусть, но привык перед сном просматривать хотя бы один раздел – это стало моим вечерним ритуалом. Я давно миновал стадию расшифровки и складывал слоги с наслаждением музыканта, читающего партитуру. Я брался даже за более сложные книги ради удовольствия услышать, как звучат их древние фразы. Пибилу это тоже нравилось. Он слушал, как я нараспев произношу череду слов, и с довольным видом отбивал такт. То клювом, то лапкой. А иногда и всем телом. Мы вдвоем выглядели как два веселых монаха за декламацией «Отче наш» – ну и парочка.
Не знаю, какая муха укусила Игнаса, но он вдруг вскочил, с размаху залепил мне оплеуху и локтем отшвырнул на операционный стол. Я не мог опомниться: до сих пор мое бормотание никогда не мешало ему задавать храпака. В следующую секунду он придавил коленом мои ребра, держа в правой руке клещи, а левой пытаясь разжать мне челюсти. Я ничего не понимал, и, только почувствовав десной холод металла, вспомнил угрозу Йорна. Прошло столько времени, что я о ней совсем забыл! Я изо всех сил укусил Игнаса за руку, но без толку. Этот скот предпочел бы лишиться всех пальцев, чем ослабить хватку. Он сильнее надавил коленом.
Я отчаянно искал выход, как вдруг мы оба замерли от странного воя. Он был похож на скрип двери, но был сначала таким низким и заунывным, словно шел из глубины катакомб, и внезапно взмыл по всей гамме до пронзительного визга, отчего волосы на голове встали дыбом:
– Horribilis!
От неожиданности Игнас выронил клещи и отпустил мою челюсть. Глаза у него стали величиной с блюдца. Я инстинктивно отпрянул и съежился. Игнас показал пальцем на что-то за моей спиной.
– Horribilis! – снова провыл голос.
Какую нечисть мы ненароком разбудили впотьмах в этой комнате, где тела раскрывали свои тайны? Привидение? Призрак одного из несчастных, раскуроченных Кожаным Носом, пришел отомстить? Из небытия ли он возник или вышел из одной из этих старых книг о человеческих внутренностях и колдовских зельях, как из фолианта чернокнижника? Холодок пробежал у меня по спине, словно меня окатили ледяной водой.
– Horribilis! Rigor mortis!
И еще этот жуткий запах разложения аж щипал мне ноздри! Смрадный, гнилостный запах могилы… однако, если вдуматься, с какой-то знакомой ноткой… да, что-то вроде душка от перегара можжевеловой. «Даер! Как же он раззявил клюв, чтобы распространять такое зловоние?» – вдруг дошло до меня.
Да, это был он. Увеличившийся в объеме вдвое – так встопорщились его перья. Вцепившись коготками в мое плечо, он свистел, урчал и клекотал так громко, что у меня зазвенело в ушах.
– Пибил, – всхлипнул Игнас, – он говорит на латыни! Ты колдун, Гвен, колдун!
Я сел, потирая нывшую челюсть. От запаха Даера тошнило.
– Horribilis! Pulmo! Demonia pneumonia!
Он продолжал изрыгать проклятия своим простуженным голосом. Ей-богу, он запомнил наизусть половину библиотеки! Его было не остановить. Ярость сменилась экстазом от собственного словоизвержения. К непривычному быстро привыкают, если оно повторяется. В первый момент пибил меня, конечно, здорово напугал, но теперь начал всерьез раздражать: уму непостижимо, что за чушь он нес. Я заметил, однако, как это действовало на Игнаса, который пятился с выражением неподдельного ужаса на лице. Уморительно было видеть, как такая глыба дрожит перед комком перьев. Я не преминул этим воспользоваться и дожать его.
– Ты совершил худшую ошибку в своей жизни, Игнас. И знаешь какую? Ты ошибся на мой счет. Ты скажешь, мол, ничего страшного, все равно я мало что значу. Вот только пибил, видишь ли, дело иное! Он доктор.
– Колдун…
– Нет, нет, доктор, Игнас. Величайший и ученейший доктор. Ученее Кожаного Носа. Древнейший, глубочайший, бездоннейший кладезь знаний среди всех великих и мудрых докторов высочайшей и небеснейшей республики пернатых. Это он видит, он знает, он лечит.
