Отцовские глаза сияли за тщательно протертыми стеклышками очков.
– Может, как-нибудь увидите ее в постановке, тогда поймете, о чем я говорю.
Он имеет в виду, что это не последний визит гостя? Значит, Дерек ему понравился?
Пока что никто из родителей не высказал своего впечатления. Несколько раз Уилла исхитрилась оказаться возле них, когда Дерека не было рядом, но они хранили молчание. Как-то на них не похоже, уж тем более на мать, зоркую в том, что касалось дочкиных друзей. Но вот отец, обычно уклончивый, сейчас сказал:
– Каждое лето у них ставят шекспировскую пьесу, Алиса непременно получит роль. Приезжайте летом.
Уилла сочла это добрым знаком и кинула взгляд на Дерека – только бы не завел речь о том, что летом хочет сыграть свадьбу!
– Конечно, с радостью, – ответил тот.
Уилла облегченно выдохнула.
Еще один безответный вопрос – какое впечатление родители произвели на Дерека? Уилла могла бы это выяснить, но не стала – решила, без понуждения он будет искреннее.
Намазывая масло на бисквит, она вдруг ощутила свою значимость. Эти трое были здесь только из-за нее. В кои-то веки она почувствовала себя пупом земли и, наслаждаясь этим ощущением, размазывала масло по самый краешек бисквита. Даже медленные движения ножа выглядели томными, самодовольными.
На другой день, в пасхальное воскресенье, в церковь пошли все, кроме Элейн, заявившей, что она неверующая.
– Какое это имеет значение? – сказала мать, но уговаривать не стала.
Однако после службы (по окончании которой Уилла и Дерек претерпели мучительную светскую беседу с любознательными прихожанками) она решительно прошла в гостиную, где Элейн с воскресной газетой развалилась на диване, и уведомила:
– Имей в виду, голубушка, обедаешь ты дома. Без всяких отговорок. Вечером сестра твоя уезжает, а ты за все это время не удосужилась сесть с нами за стол.
– Да пожалуйста, – сказала Элейн, не выглянув из-за газеты.
Дерек не слышал этого разговора, он поднялся к себе собрать вещи, и потому удивленно вскинул бровь, увидев, что стол сервирован на пять персон:
– Ух ты! Мартиша Аддамс почтит нас своим присутствием?
– Кто ее знает, – холодно откликнулась Уилла. Поведение сестры ее слегка задело. Мечталось, что они поболтают по-девичьи – посудачат, как бывало, о маминой взбалмошности и, наверное, обсудят Дерека. Однако Элейн, похоже, всех родных свалила в одну кучу, никого не обделив неприязнью.
Но когда позвали к столу, сестра появилась и плюхнулась на свое место. Она так и осталась в полосатой пижаме и растянутой, побитой молью кофте, только расчесала волосы и освежила жирную подводку глаз.
– Кроличье рагу, – известила она, едва мать приподняла крышку чугунка.
– Вот как? – сказал Дерек.
– Вы не любите кролика? – спросила мать.
– Нет-нет… люблю.
– Рецепт моей тетушки Рэйчел. – Мать взяла половник и произнесла, грассируя: – Сьве де льеврё. (Уилле захотелось спрятаться под стол.) В нашей семье готовить умела только она. А все прочие… Вы не поверите, какую гадость стряпала моя мать.
Рассказы о той кормежке сестры слышали бессчетно.
– Бурда из дробленого гороха… – начала Уилла.
– Сверху кочанный салат и оранжевая приправа… – подхватила Элейн.
– В особых случаях к салату добавлялись дольки консервированного ананаса…
– А в не особых обед состоял из тушеной фасоли на ломте белого хлеба.
Девушки рассмеялись, это было что-то вроде всегдашней забавы. Даже мать улыбнулась, но одернула насмешниц:
– Хватит потешаться над бедной бабушкой.
Она передала тарелку Дереку и потянулась за тарелкой Уиллы.
– А мне нравилась ее готовка, – задумчиво произнес отец.
– Тебе нравилось, что она над тобой трясется, – возразила мать.
– Бабушка тряслась над папой? – удивилась Уилла. Что-то новенькое. Она-то думала, что дед и бабушка, коренные филадельфийцы, на провинциала смотрели свысока.
– Понимаешь, до него я встречалась с парнем, которого мои родители не выносили. Он бредил небом. Однажды решил покатать меня на отцовском двухместном самолете, и у нас произошла аварийная посадка на шоссе в Нью-Джерси.
Разложив рагу по тарелкам, мать села за стол и, всех одарив улыбкой, на коленях развернула салфетку. Дерек хлопал глазами, остальные принялись за еду.
В семье привыкли к подобным байкам. Не то чтоб им не верили, но от восторженного тона, лихорадочной сбивчивости и театральных пауз, с какими они подавались, всем становилось неловко. Казалось, в любую секунду мать может слететь с катушек.
– Кстати, о полетах, – сказал отец. – Я тут подумал, Уилл, может, тебе стоит поговорить со службой безопасности, как приедем в аэропорт.
– О чем?
– Ну, сообщить о том мужике в самолете. У них же есть данные, кто занимал то место.
– Что за мужик в самолете?.. – заинтересовалась Элейн.
Уилла растерялась:
– Разве в здешнем аэропорту есть служба безопасности?..
– А то еще вздумает вытворять такое же с другими пассажирами, – пояснил отец.
– О чем вы говорите? – спросила Элейн.
Пока Уилла раздумывала, как изложить историю, чтоб не вышло похоже на байку матери, вмешался отец:
– В самолете сосед чем-то ткнул ей в бок, сказал, это пистолет, и велел не шевелиться.
– Что-что?
– Наверное, он просто больной, – сказал Дерек.
Элейн повернулась к Уилле:
– И что ты сделала?
– Ну… ничего.
– Вообще ничего?
– Дерек предложил поменяться местами, на том все закончилось.
– И ты никому не сказала? Не нажала кнопку вызова?
– Какую кнопку? – не поняла Уилла.
Элейн возмущенно фыркнула и отложила вилку.
– Вот так вот, да? Пересела и опять стала читать журнал?
– Вообще-то я…
– Поверить не могу. Как можно было не поднять шум?
– Ну это вполне объяснимо, – сказал отец. – В самолете, полном пассажиров, лучше не создавать панику. И потом, неизвестно, как бы мы поступили в такой ситуации.
– Уж я-то знаю, как поступила бы, – отрезала Элейн.
– Могло выйти только хуже, – возразила Уилла.
– Когда я учился в Филадельфии, произошел один случай, – сказал отец. – Вечером я выносил мусор, и тут ко мне подскочил какой-то парень и приставил нож. Вот сюда, к сердцу. Сквозь майку я чувствовал острие. Гони, говорит, кошелек. Нету кошелька, отвечаю, я же вышел вынести мусор, понимаете? Он мне – хорош брехать. Правда, говорю, в кармане только пачка жвачки. Что за… э-э… В общем, парень ругнулся. Ты, говорит, просто жалкий белый слюнтяй. Думаешь, спрашиваю, я этого не знаю? Чего? – набычился он. По-твоему, говорю, я не понимаю, что я белая худосочная рохля? Парень закрыл нож, покачал головой. Блин, говорит (правда, он сказал другое слово), ты просто ничтожество. И ушел.
