В отделе радиологии существовала собственная, необычная культура. Установки назывались «Вэриан-1», «Вэриан-2» и так далее – как героини фантастических романов. У каждой установки была своя приемная. На небольшой доске объявлений было написано, кому и на какую установку отправляться. Если пациенты не обращали на это внимания, то могли оказаться не в той приемной. На той же доске было написано и время ожидания. Бегущая строка располагалась над входом, и ее тоже можно было пропустить. Часто на доске объявлений и на дисплее информация противоречила друг другу. Впрочем, это было неважно, поскольку реальное время ожидания никогда не совпадало с тем, что было указано на доске и дисплее.
Оценить время ожидания можно было в одной из приемных. Достаточно было спросить тех, кто уже в ней находился, как долго они здесь. Я обычно брала с собой какую-нибудь толстую книгу, но Ронни больше не мог по-настоящему сосредоточиться на чтении. Если он брал книгу, то обычно терял нить повествования на второй странице. Иногда муж листал журнал «Hello!», а чаще всего просто сидел и ждал. Многие поступали точно так же.
Приемная была своеобразным клубом. Пациенты и их спутники встречались друг с другом постоянно. Там был высокий эктоморфный мужчина – его жена постоянно решала кроссворды. Другому мужчине требовалось пятнадцать минут работы морфиновой помпы, чтобы хоть что-нибудь проглотить. Еще один пациент приходил с женой и дочерью, которые очень трогательно за него волновались. По-видимому, ему облучали шею или горло, потому что он мог питаться только через трубочку и выглядел очень больным, однако он похудел не так сильно, как Ронни, и это, наверное, было хорошим знаком.
Мы входили – с нами никто не заговаривал, впрочем, никто не говорил и друг с другом. Все вели себя по-британски высокомерно. Может быть, люди просто не хотели знать о боли друг друга, чтобы не погрузиться в еще большую депрессию. А может, никто не хотел показать, насколько он болен. Тишина защищала. Британцы вообще не любят говорить о чем-то подобном, а тем более в нашей приемной обычно преобладали пациенты-мужчины. Возможно, в приемной для пациентов с раком груди, где собирались одни женщины, было повеселее.
Но тишина не была неприязненной. Если кто-то начинал клевать носом, все начинали беспокоиться. Облучение – настолько утомительная процедура, что вполне можно заснуть в приемной. Кроме того, она будит жажду: некоторым приходилось постоянно пить воду из кулера. Я приносила для Ронни молоко или жидкое питание, если он не успевал выпить свою порцию до приезда в больницу, а иногда брала с собой сэндвичи – мне нужно было заставить его есть.
Единственный раз атмосфера изменилась, когда появились два новых пациента. Они обменялись парой фраз, а потом затеяли своеобразное соревнование.
– Меня колют золотом, – сказал один из них.
Этому мужчине было слегка за шестьдесят. У него были седые волосы и жизнерадостное, румяное лицо. Он казался слегка полноватым. Обычно небольшой лишний вес говорит о хорошем здоровье, но когда такого человека видишь в приемной радиологического отделения, то понимаешь, что он принимает стероиды. А вот худоба означает, что рак прогрессирует.
– Мне постоянно колют золото, я уже превратился в ходячую драгоценность. В меня вводят золото, чтобы посмотреть, что происходит, – он жестом указал на область таза. Неужели ему правда вводят золото в простату? Или в кишечник? Спросить я не могла.
– А у меня там татуировка, – ответил ему второй, постарше.
Этот скромный, слегка зажатый мужчина рассказал, что живет со своей престарелой матерью и работает на местного миллионера. По его характерным манерам было понятно, что он – камердинер или кто-то из прислуги.
– Не знаю, как долго я смогу работать, – сказал он.
Мужчина так и не объяснил, откуда у него татуировка на простате! Нам всем страшно хотелось это узнать, но, подчиняясь неписаным правилам, мы не спросили.
В дни, когда облучения не было, Ронни заходил в свой кабинет и читал электронную почту. Однако постепенно рак брал свое, да и лечение было не из легких. Иногда муж мог заснуть прямо в процессе разговора.
– Это неестественно – все время спать! – ругался он. – Это мило, но все же это признак слабости. Я почти ничего не могу делать.
После каждого сеанса облучения его слабость нарастала. Я стала бояться, что он не сможет выдерживать эти сеансы, не потеряв сознания. Как-то утром, когда курс лечения был завершен, у Ронни возникла страшная боль в ноге, на которой была язва. Он даже не смог подняться с постели. Всю ночь муж стонал от боли – даже во сне. Утром он не смог сходить в туалет, и пришлось воспользоваться памперсами. Ронни плакал от унижения.
На следующую ночь положение еще больше ухудшилось: приблизительно в шесть утра у него началась страшная диарея. К счастью, благодаря специальным памперсам, он не намочил постель. Мне пришлось подняться и помочь ему добраться до туалета. Там я вымыла его, а затем убралась в туалетной комнате. Я отлично научилась все мыть и убирать, можно сказать, стала настоящим специалистом. Научилась даже мыть Ронни и менять ему памперсы прямо в постели. И это было значительно труднее, чем мыть кошачий лоток.
На следующую ночь я проснулась в четыре утра, именно тогда Ронни простился со мной.
– Я примирился со смертью, – сказал муж.
Я попросила у него прощения за свою несдержанность в течение последних месяцев, сказала, что люблю его, и напомнила нашу старую шутку – все наши болезни от любви. Ронни улыбнулся, вспомнив отель «Пикадилли» в Манчестере, где мы устроили безумную вечеринку, а потом меня стошнило.
Неожиданно Ронни сказал:
– Мне бы хотелось подняться, – потом помолчал, а затем продолжил: – Я забыл. Это было в другой жизни.
Я бы не справилась со всем этим без помощи Лиззи, медсестры из отделения паллиативной помощи. Лиззи тоже была кошатницей – у нее жила взрослая кошка Табита. Она нашла нам больничную кровать, которую мы смогли установить дома. В этот тяжелый период медсестра подобрала нам целую команду сиделок – они приходили к нам три раза в день. В то время я еще не понимала, что эта команда приходила на помощь тем, кто умирал дома. Местная благотворительная организация присылала нам ночных сиделок.
– Я готов уйти, – сказал он одной из сиделок.
Позже эта сиделка подошла ко мне в саду – так, чтобы Ронни не мог нас слышать.
– У вас есть координаты гробовщика? – спросила она.
– Нет, – ответила я.
– Думаю, вам нужно запастись координатами на всякий случай. Когда люди говорят, что готовы уйти, это часто происходит довольно быстро.
Мне казалось, что облучение не просто не помогло Ронни, а только отравило его.
В его умирании был еще один очень тяжелый и болезненный момент. Несколько дней к нам приходила ночная сиделка. Однажды она разбудила меня в пять утра. Ронни страшно тошнило. Он лежал в постели, измученный приступами тошноты. Сиделка позвонила ночному доктору. К нам приехал милый африканец, очень компетентный и прекрасно владеющий английским. Он сделал мужу укол противорвотного средства, ведь в таком состоянии принимать таблетки нельзя.
