Я отодвинул тарелку, развернул кресло, чтобы сидеть спиной к окну.
– Это секретарша Вестал. Любовь была пылкой, пока длилась, но сейчас все остыло, – говорил я как можно небрежнее.
– Бедненький мой Чад!
– Ты про что, черт возьми? – удивленно взглянул я.
Глория улыбнулась и потрепала меня по руке:
– Раньше с тобой такого не приключалось, а? Первым всегда бросал ты. Больно? А, Чад?
– Ага. – Я выдавил кривую ухмылку. – А ты-то откуда знаешь, Глория?
– Раньше тоже всегда бросала я. А теперь бросают меня. Пропадает моя прежняя красота.
– Вот еще! Что за ерунда! Что с тобой сегодня?
– Наверное, ты прошел по моей могиле. – Глория подошла к зеркалу над камином. – Ну и видок! Страшила! Неудивительно, что ты так смотришь на меня. Но ты был слишком требователен ночью, Чад.
– Давай обойдемся без анализа. Иди допивай кофе.
– А она хорошенькая, Чад?
– Красивая, а не хорошенькая. В ней есть что-то такое, чего я ни разу не видел в других. Что-то не поддающееся описанию.
– А голос мне не понравился. Я еще подумала: какая жестокая! Она жестокая, да, Чад?
– Да. – Я принялся расхаживать по комнате. Но тут вдруг до меня дошло, и я встал как вкопанный. – А когда это ты слышала ее голос?
– По телефону. Вернулась из Майами, мне стало любопытно, что там у тебя творится, я и позвонила.
– Вот как? Она не рассказывала.
– Не виню ее. – Глория пожала точеным плечиком.
– Ты назвалась?
– Не успела. Она сказала, что тебя нет, и хлопнула трубку. А сама врала. Я же слышала, как ты письмо диктовал.
– Диктовал? – Меня прошиб пот.
– Чад, миленький, чего это ты всполошился? – Глаза Глории округлились.
– Когда ты звонила? – Я присел к ней на тахту.
– Дня два назад. Чего ты?
– Отвечай, когда спрашивают! – Я едва сдерживался. – Когда? Точно!
– Прости, Чад, – она заразилась моим испугом, – я бы ни за что не стала, знай я, что ты так переживать будешь!
Я схватил Глорию и слегка встряхнул, голова у бедняжки запрокинулась.
– Отвечай же наконец! Когда?!
– Позавчера вечером, – выдавила она, перепуганная насмерть.
В тот вечер, когда я убил Вестал!
– Время?
– Около девяти.
– Да ты точно давай! Черт возьми! Вспоминай!
– Чад, милый, ну мне же больно! Что я такого натворила?
– Во сколько точно? – заорал я.
– Сразу после девяти. В девять двадцать, по-моему.
– Говоришь, слышала, как я диктую?
– Да. Ты пугаешь меня! Случилось что-то ужасное?
– Заткнись! Ты звонила мне позавчера вечером в девять двадцать – так?
Глория закивала.
– Кто тебе ответил?
– Да она, наверное. Та… которую ты…
– Женщина?
– Да.
– Что она сказала?
– Я попросила тебя, она говорит: нет дома. А я слышала, как ты говоришь. Диктуешь какое-то деловое письмо. Мешать я не хотела, ну и повесила трубку.
Я отпустил ее. Мне стало так худо, что я испугался: грохнусь сейчас без сознания.
– Чад, милый!
– Заткни пасть! – гаркнул я.
Глория скользнула с тахты и помчалась к бару. Вот этого у нее не отнять – девушка знает, что делать в экстренных обстоятельствах. Виски, который она сунула мне в руку, свалил бы с копыт мула.
Я проглотил его точно воду. Если б она не забрала у меня бокал, я бы выронил его.
– Милый, ты меня пугаешь! Что такое? Почему у тебя такой вид?
Виски немножко привел меня в равновесие. Я взглянул на нее:
– Ты уверена – я диктовал?
– Конечно. Что-то насчет «Цемента Конвей».
– А пока я говорил, женщина ответила тебе, что меня нет?
– Да.
– Говорила она ясно? Ты хорошо ее слышала?
– Чуть-чуть нервно, голос пронзительный такой, а слышно хорошо было.
– Ладно. – Я поднялся. – Оставь меня в покое ненадолго. Мне требуется подумать.
Глория присела на тахту, не сводя с меня глаз: лицо у нее стало белым как мел, глаза испуганные.
Но думать я был не в состоянии. Меня трясло с головы до пят. Единственное, что мне пришло на ум, – слова Леггита, сказанные после бокса: «Когда парень слишком самоуверен, тут-то он и открыт для обманного финта. В полиции я вижу такое без конца. Совершает, например, кто-то убийство. Чего только не устраивает и не выдумывает, создавая прикрытие, лепит фальшивое алиби, создает видимость, будто убил кто-то другой. Ему уже воображается, будто он в полной безопасности, но куда там! Именно в тот момент, когда он меньше всего ожидает, – бац! – и его опрокидывают на спину. Только ждет его нечто похуже свернутой челюсти!»
Я медленно прошелся по комнате. Перепугался я до потери пульса.
– Чад, да что стряслось?
Я обернулся. Увидев мое лицо, Глория вскрикнула:
– Что я натворила. Чад?
Я подошел к ней:
– Идиотка! Шлюха! Что натворила? Ты на смерть меня обрекла! Вот что!
Я двинул кулаком в ее глупенькое, уставшее, тупое личико. Глория слетела с тахты на пол. Я даже не стал оглядываться, что с ней. Даже шляпу захватить не задержался. Я распахнул дверь и скатился с лестницы, будто преследуемый по пятам дьяволом.
Глава девятнадцатая
Большие часы на муниципалитете отбили половину десятого. Народу на бульваре Рузвельт, как всегда, полно. Я нырнул в толпу, словно голый, прячущийся под одеяло. Я так и шнырял глазами. Насколько я понимал ситуацию, полиция уже разыскивала меня. «Кадиллак» я бросил на задворках. Его яркая окраска – белый с бордовым – слишком легкая добыча.
Заскочив в аптеку на углу, я купил зеленые солнечные очки. Маскарад не очень надежный, но хоть какая-то защищенность. Я уже жалел, что выскочил без шляпы. Я подошел к телефонной будке и набрал номер Джошуа Моргана.
– Чад Винтерс, – назвался я. – Где она сейчас?
– Погодите, мистер Винтерс, проверю, – ответил скрипучий голос Моргана.
Я прислонился к стенке будки, наблюдая за входом в аптеку. Сердце у меня колотилось, во рту пересохло. Руки ходили ходуном.
– Мистер Винтерс, слушаете? Вчера вечером она уехала из Клиффсайда вскоре после вас. С собой взяла довольно объемистый чемодан. Остановилась в отеле «Палм-Бич».
