Наступил день операции. Разбудил меня Тед – он принес тапочки. И поводок:
– Вставай же, пойдем погуляем и развеемся.
В парк я вышла в полубессознательном состоянии. Люди вокруг разговаривали, но я не слышала ни слова, знала, что эта прогулка с Тедди и Питером может оказаться последней. В голове постоянно сидела мысль о том, что будет с ними, если я не выживу.
Настало время идти в больницу. Теда я оставила в гостинице вместе с Питером. Раньше Тед всегда сопровождал меня, но сейчас это было лишним. Я весело попрощалась и сказала, что скоро вернусь. Тед пытался пойти за мной. Питер предложил ему лакомство, но он рвался ко мне. Я захлопнула дверь. Сердце мое разрывалось, слезы текли по щекам. Я шла по коридору и слышала, как он плачет за дверью. В приемной меня ждала новая медсестра, Аннетт.
Она должна была встретить меня и отвести в палату. В голове проносились мысли: «Я не могу этого сделать! Мне нужно просто уйти! Я уйду и никогда не вернусь!» А потом я вспомнила о том, как только что ушла от Теда и Питера. Что они будут делать без меня? Но меня ждет Аннетт. Она такой хороший человек, и я не должна ее расстраивать. И пошла ей навстречу. Аннетт сказала, что будет со мной и во время операции, и после нее, а Питер и Тед будут ждать, когда я очнусь.
– Я не могу этого сделать, Аннетт, – простонала я. – Я боюсь. Я очень боюсь. Я вовсе не храбрая.
– Храбрые не те, кто не боится, – ответила она. – Храбрые те, кто боится, но все равно делает то, что необходимо.
И все-таки я была совсем не храброй. Совсем. Даже на операционном столе я твердила:
– Я не могу этого сделать.
Мне хотелось убежать, обнять Теда и зарыться лицом в его шерсть. Я думала о том, что не сказала Питеру и Теду, как я их люблю.
Вскоре мне стало невыносимо жарко. Все исчезло.
Очнувшись, я почувствовала, что Тед облизывает мои руки и лицо. Он скулил возле меня и пытался вскочить на постель. Я была в палате, а Питер и Тед сидели рядом, как и обещала Аннетт. Мой любимый Тедди из кожи вон лез, лишь бы меня развеселить.
Я справилась. Я выжила. Тед снова спас мою жизнь.
***
Позже Питер рассказал, что они с Тедом видели, как меня вывезли из операционной, а я попыталась открыть дверь для хирургов.
– Я этого не помню.
– Ну, ты же никогда не можешь полежать спокойно, верно? – улыбнулся он.
Тед просто с ума сходил – так ему хотелось пообщаться со мной. Питеру приходилось удерживать его за поводок.
Боль была невыносимой. Мне казалось, что я глотаю осколки стекла. Но я выжила. Рианнон со своим другом приехали навестить меня вечером. Роберт с женой Самантой должны были приехать на следующий день.
Пока посетители были у меня, вошла медсестра и сказала, что Тед должен уйти.
– Извините, – сказала она, – но собака не может здесь оставаться. Муж может остаться, но собаку придется увести.
Я была в ужасе.
– Послушайте, – сказала Рианнон, – если вы уведете мамину собаку, то гарантирую, что она сама исчезнет через пару секунд. Она не останется здесь без Теда. Он с ней всегда.
Сестра посмотрела на Рианнон, потом на меня и Питера.
– Мне нужно посоветоваться.
Через несколько минут она вернулась и сказала, что Тед может остаться – при условии, что он не будет прыгать и кусаться. Мне повезло, что Рианнон оказалась рядом. А ночью выяснилось, что это было правильное решение.
Горло мое страшно болело. Все слизистые отекли и горели огнем. Я пыталась выпить воды, но вода вытекала изо рта. В горле стоял комок. Когда я пыталась заснуть, дыхание у меня прерывалось, и из горла вылетал клокочущий звук. Я пыталась откашляться, но окончательно сорвала горло.
Кровать я уступила Питеру, потому что все равно не могла заснуть, и устроилась в кресле в углу. Рано утром горло у меня окончательно перехватило. Я не могла дышать. Питер спал, а шнурок вызова экстренной помощи был слишком далеко – капельница не давала двигаться.
Я была в панике, и тут Тед гавкнул два раза. Питер проснулся, нажал кнопку вызова медсестры и успокоил Теда.
Я знала, что Тед никогда не даст мне пропасть. Он держал мою жизнь в своих лапах, и в мире не было никого, кому я доверяла бы больше.
Эпилог
Моя жизнь в его лапах
Операция прошла успешно. Горло мне расширили до двенадцати миллиметров, но это все равно примерно вполовину меньше нормы. Эксетерский специалист отчасти был прав: мышцы были повреждены, и прошел целый месяц, прежде чем я смогла что-то проглотить, не подавившись. Несколько месяцев ушло на реабилитацию. Я питалась жидкой больничной пищей, и даже это давалось мне с огромным трудом.
Слизистая пищевода никогда не восстановится. Мне по-прежнему больно глотать и говорить и приходится разводить пищу жидкостью. Но состояние моего горла теперь намного лучше, чем до операции. Остается надеяться на то, что так и будет, хотя врачи говорят, что состояние может ухудшиться, и снова придется делать операцию. Не знаю, что я буду делать, если это случится – вряд ли я это выдержу.
Своей медсестре Аннетт я сказала:
– Зная то, что я знаю сейчас, не уверена, что смогу пройти через это снова. Даже ради Теда.
– Будем надеяться, что в ближайшем будущем этого не понадобится, – ответила она.
Но операция изменила меня. Я стала гораздо более уверенной. Смешно, но это действительно так. Я преодолела самый большой свой страх. Мне говорили, что я могу не выжить, но я выжила – вы не представляете себе, что это за ощущение. Когда я вышла на улицу, все было для меня новым – каждая птица, каждый цветок, каждое дерево. Все вокруг стало драгоценным.
Сейчас я неплохо себя чувствую и живу обычной жизнью.
***
Мне трудно представить, какой была бы моя жизнь без этой болезни. Лишь иногда я позволяю себе подумать о том, как жила бы с нормальной кожей. И тогда я размышляю: «Ты могла бы делать все, что угодно. Могла бы кататься на лыжах. Плавать. Нырять. Играть в хоккей и крокет. Делать все что угодно». Не могу представить себе такой свободы. В некотором отношении жить с ДБЭ с рождения проще, потому что я не знаю, каково это жить без болезни. И все же это не мешает мне мечтать.
Говорят, что с возрастом становится лучше. Нет, состояние не улучшается – тело остается тем же. В организме есть генетический дефект, и он никуда деться не может. Но мы учимся себя контролировать, мы лучше понимаем, что нам по силам, а что нет, и можем в какой-то степени защитить себя. Я больше не могу ездить верхом, потому что знаю, что это для меня вредно. Если бы была возможность, я бы скакала на лошади, не сходя с нее, даже чтобы поесть. Я жила бы в конюшне с Питером, Тедом и моей лошадью. Но болезнь научила меня быть прагматиком.
