Она возвратилась в Петербург. Ее отсутствие произвело впечатление на Облонского. Разлука, хотя кратковременная, с женщиной, которой он серьезно увлекся и которая притом, по ее положению, казалась такой доступной, взбесила нетерпеливого князя. По ее возвращении он стал ухаживать усиленнее, настойчивее, но, увы, безуспешно, и притом на глазах у более счастливых соперников, поглядывавших на него с худо скрываемыми насмешливыми улыбками.
«Рыжая красавица» Анжель для него, князя Облонского, привыкшего одним взглядом своих ласкающих глаз покорять женщин с безупречной репутацией, оказалась недоступной Минервой.
Сергей Сергеевич выходил из себя.
Анжелика Сигизмундовна продолжала держать его в почтительном отдалении.
Всему бывает конец, и князь принужден был примириться со своим положением. Сохранив с Анжель игриво-дружеские отношения, он, казалось, сделался к ней совершенно равнодушен, хотя по временам в его красивых, полных жизни глазах появлялось при взгляде на нее не ускользавшее от нее выражение непримиримой ненависти и жажды мести за оскорбленное самолюбие.
Она платила ему той же, прикрытой массой холодного равнодушия, ненавистью.
Такие отношения установились и продолжались между ними.
— Он отомстил, жестоко, безжалостно отомстил! — воскликнула она при этих воспоминаниях, ломая в отчаянии свои красивые руки. — Но и я не останусь в долгу у тебя, ненавистный человек! — почти рычала Анжель. — Если поздно спасти Рену и отомстить за себя, за годы причиненных мне тобою нравственных терзаний, то не поздно никогда жестоко отомстить тебе за нас обеих.
VIII
СОРВАЛОСЬ
— Что ты ничего не кушаешь и не дотрагиваешься даже до твоего стакана? — говорил князь Сергей Сергеевич Ирене, сначала весело, под впечатлением дорогих, подарков и осмотра себя в зеркале, усевшейся за стол, но потом вдруг затуманившейся и сидевшей безмолвно, с опущенными глазами.
— Я сыта! Вина же я никогда не пила и не хочу его! Я бы лучше выпила воды, — тихо, не подымая головы, произнесла молодая девушка.
— Воды! — весело продолжал он. — Кто же пьет воду? Ты только попробуй, это легкое вино, сладкий икем — он тебе понравится.
Сергей Сергеевич пододвинул к ней стакан. Ирена молчала.
— Скушай еще вот эту пожарскую котлетку, здесь их готовят мастерски, — положил ей князь из дымящейся серебряной кастрюльки кушанье на тарелку.
— Я не могу! — прошептала она.
— Тебе со мной скучно, ты не любишь меня, если не хочешь ни позавтракать со мной, ни выпить за мое и твое здоровье, за наше будущее счастье.
Она подняла на него глаза и окинула его взглядом грустного упрека.
— Если я не прав — докажи, выпей и съешь! — продолжал настаивать он, восторженно любуясь ею. Ее личико, подернутое дымкой грусти, казалось еще более прелестным.
Ирена быстро взяла свой стакан, чокнулась с князем и выпила почти залпом.
— Вот теперь я тебе верю, — засмеялся он.
Она принялась за котлету, но, видимо, ела насильно. Он налил ей бокал шампанского.
— Еще? — с испугом спросила она.
— За здоровье твоей мамы! — произнес он вместо ответа и чокнулся.
— Мамы, мамы! — порывисто повторила она и быстро выпила бокал.
С непривычки это было чересчур много. Она заметно опьянела, глаза ее заблестели, лицо покрылось ярким, почти неестественным румянцем, — она была восхитительна.
Князь пожирал ее глазами, но выжидал, боясь испортить все дело резкою выходкою.
Она весело болтала с ним, лакомясь сочною грушею дюшес, на тему приезда ее матери, предстоящей свадьбы. Она описывала ему тот подвенечный наряд, в котором она видела себя во сне.
Он не слыхал половины из ее болтовни и машинально отвечал на ее вопросы.
Кровь бросалась ему в голову, в висках стучало.
Он был пьянее, чем она, единственно от ее близости к нему.
— Мы будем венчаться здесь, в Москве?
— Не знаю, может быть, здесь, а может быть, и за границей.
— Мы поедем за границу, а не сейчас в Петербург?
— Нет, сперва за границу.
— Так и есть, так и есть, то же говорила и мама, — прошептала она. — Мне бы хотелось венчаться здесь; конечно, мама поедет с нами и за границу, но здесь на нашей свадьбе была бы и Ядвига.
При воспоминании о покинутой ею так неожиданно няне сердце Ирены болезненно сжалось.
«Бедная, она просто измучается, прежде чем узнает о моем счастии; ищет теперь, чай, по всему лесу, чего-чего не передумает», — пронеслось в ее голове.
— Когда мама приедет сюда, можно будет сейчас же дать знать няне Ядвиге, что я здесь? — спросила она.
— Конечно, можно…
— Что же мамы все нет?
— Вероятно, ее что-нибудь задержало.
Он пересел к ней на диван и обнял за талию. Рена не сопротивлялась.
Он привлек ее к себе, она почувствовала дрожь его руки и взглянула ему прямо в лицо.
Выражение этого лица, виденное ею впервые, поразило ее — она не узнавала милые ей, теперь искаженные волнением черты, взгляд его глаз не был тем бархатным, который она привыкла видеть покоящимся на себе. Он горел каким-то диким, страшным огнем.
Она задрожала и сделала невольное движение, чтобы вырваться из его объятий, но безуспешно, он сжимал ее все с большею и большею силой, покрывая ее лицо и шею жгучими поцелуями.
Вдруг она истерически зарыдала.
Первый стон, вырвавшийся из груди трепетавшего в его мощных объятиях слабого существа, моментально отрезвил его.
Он выпустил ее из своих объятий. Она упала поперек турецкого дивана, продолжая оглашать комнату истерическими рыданиями.
Сергей Сергеевич бросился в кресло.
— Не могу, не могу! — простонал он. Рыданья Ирены прекратились. Князь тоже пришел в себя.
Он прошел в спальню, взял с туалетного столика одеколон и стал приводить в чувство все еще лежавшую недвижимо молодую девушку. Он смочил ей одеколоном голову и виски, дал понюхать солей, пузырек с которыми всегда находился в его жилетном кармане. Она понемногу стала приходить в себя.
Но едва она открыла глаза и увидала его, как снова вздрогнула.
— Рена, дорогая моя, что с тобой? — нежно успокаивал он ее.
Она молча села на диван, склонив голову, и крупные слезы неудержимо полились из ее глаз.
— О чем же ты плачешь? Я тебя испугал? Прости меня, не плачь, взгляни на меня.
— Я боюсь тебя, боюсь! — прошептала она сквозь слезы.
— Чего же ты боишься, ведь ты же знаешь, как я люблю тебя.
