Приехав домой, Анжель с помощью горничной переменила платье и накинула на себя капот из легкой китайской белой фанзы, сплошь обшитый кружевными воланами.
— Завтра с курьерским я уезжаю в Москву, приготовьте мой дорожный костюм и все необходимое. Я пробуду там несколько дней, — сказала она камеристке. — Ни сегодня, ни завтра не принимать никого!
— Слушаю-с! — отвечала та.
Анжель прошла в кабинет, отперла изящное бюро, вынула из него массивный портфель и села к письменному столу.
Раскрыв портфель и достав из него какие-то бумаги, она стала их просматривать. В передней раздался звонок. Анжель вздрогнула.
«Кто бы это мог быть в такой час?» — пронеслось в ее уме.
— Владимир Геннадьевич Перелешин, — вошла горничная передать доклад лакея, — он непременно просит его принять.
Анжель слегка нахмурила брови и, казалось, с минуту колебалась.
— Хорошо, просите! — сказала она отрывисто.
Когда горничная удалилась, она вернулась в спальню, достала из маленькой дорогой и элегантной, но прочной шифоньерки за полчаса положенный туда небольшой бумажник черной кожи с золотой монограммой и опустила его в карман.
Сделав все это, она с тем же угрюмым и несколько суровым выражением лица, не покидавшим ее с самого приезда, прошла в маленькую гостиную, где ожидал ее поздний гость.
Владимир Геннадьевич Перелешин был мужчина лет тридцати или тридцати пяти, худощавый, с истомленным неправильною жизнью лицом.
Чувственный рот с приподнятыми углами губ придавал этому лицу неприятное выражение, хотя Перелешин далеко не был уродом и даже мог считаться недурным собою.
Форма его лба доказывала ум, длинный тонкий, но с подвижными ноздрями обличал хитрость и чувственность.
Одет он был безукоризненно.
Увидав входившую Анжель, он пошел к ней навстречу с любезною, хотя и фамильярной улыбкой частого гостя.
— Я вас побеспокоил, моя дорогая? — спросил он ее.
— Да, я занята!.. — резко отвечала она, не поклонившись и не подав ему руки.
— О, я вас долго не задержу. Я пришел…
— За деньгами?.. — перебила она презрительным тоном.
Перелешин улыбнулся.
— Какая вы угадчица!
Анжель пожала плечами.
— Сколько вам? — спросила она.
— Мне очень нужны деньги… Дайте мне тысячу рублей.
— Сегодня уже тысячу!
— В счет будущего.
— Какого будущего? — отрывисто спросила она.
— Господи! С моим именем, в мои лета, с представительной наружностью, развитым умом и отсутствием способности чувствовать угрызения совести всегда можно рассчитывать на будущее, — отвечал он.
— Вы ошибаетесь, если предполагаете, что мне это наконец, не надоест, — заметила Анжель.
— Какие-нибудь несчастные десять радужных вас не разорят! Притом вам известна моя преданность. Ведь я далеко не неблагодарный. Я, который служу вам верой и правдой. Я могу вам оказать много услуг, я уж вам это доказал…
Он окинул ее испытующим взглядом. Она молчала.
— Я проигрался, — продолжал он.
— Вы?.. Это меня удивляет.
— Мне не везло…
— Верно, за вами очень внимательно наблюдали?
— К чему эти шпильки? Если я не заплачу в назначенный срок… то я пропаду, потеряю всякий кредит…
— Да, — медленно заговорила она, — нужно уметь прятать концы в воду! Но вы отлично устроились и, не имея ни гроша за душой, живете так, как будто получаете, по крайней мере, тысяч двенадцать ежегодного дохода. Без вас не обходится ни одно удовольствие, ни один ужин, ни один пикник. Вы бываете в клубах, играете по большой и вообще… выигрываете. В трудные же минуты вы не забываете меня… Все это дает вам возможность бывать в свете, и не все из порядочных людей решаются не подать вам руки.
— Так что я могу быть иногда полезным другим… — с ударением отвечал Владимир Геннадьевич, — хотя бы в качестве охотничьей собаки, выслеживающей дичь… или верного друга…
Он посмотрел на нее в упор вызывающим взглядом…
— Хорошо сказано! — промолвила она, не обратив внимания на этот взгляд. — Вы не лишены остроумия, мой друг, а я всегда имела слабость к умным людям — они приятное явление между болванами.
Она вынула из кармана бумажник, отсчитала из него десять радужных и передала Перелешину.
Он спокойно взял их и приблизил руку Анжель к губам изящным движением светского человека.
— Не будет ли каких приказаний? — спросил он.
— В настоящую минуту никаких.
— Прощайте.
Он поклонился и вышел.
Анжель возвратилась снова в кабинет к своим прерванным занятиям.
На другой день, к восьми часам вечера, она была уже одета в дорогое, но совершенно простое платье, скромную черную шляпку с густой вуалью, и в этом костюме никто бы не узнал вчерашней Анжель. На медных дощечках, прикрепленных к крышкам изящных дорожных сундука и чемодана, вынесенных в коляску, дожидавшуюся ее у подъезда, были вырезаны имя, отчество и фамилия их владелицы: Анжелика Сигизмундовна Вацлавская.
IV
В ПАНСИОНЕ
За несколько дней до описанных нами в трех предыдущих главах событий в большой приемной аристократического пансиона в Москве сидели и разговаривали две молодые девушки.
Была вторая половина мая, одного из самых лучших месяцев нашего северного климата.
Солнце мягко, но ясно светило, воздух был чист и свеж, шелест деревьев, нарядно одетых свежею листвой, веселое щебетание птичек сливались в одну гармоническую песнь наступившей весне.
Пансион, находившийся почти на окраине города, был окружен обширным садом.
Окна приемной были открыты.
Одна из этих молодых девушек была блондинка с большими голубыми глазами, овальным личиком и хорошеньким ротиком; на тонких чертах ее нежного лица лежал отпечаток какой-то меланхолии, даже грусти.
Ее уже почти совершенно сформировавшаяся фигура принадлежала к тем, которые способны придавать особое изящество даже самому простому костюму, так что скромная пансионская одежда — коричневое платье и черный фартук — казалась на ней почти нарядной.
Ей было лет семнадцать, звали ее Ирена Вацлавская.
Ее подруга, княжна Юлия Облонская, была смуглая брюнетка, с ясной улыбкой и ослепительно белыми зубами. Она была почти одного возраста с «Реной», как звала она свою приятельницу. С недавних пор между ними завязалась тесная дружба — одно из тех живых чувств, которые часто пробуждаются в сердцах расцветающих девушек. Они точно переполнены в этот период избытком нежности, стремящейся вырваться наружу и выражающейся в дружбе, за неимением лучшего.
