И вот как-то раз Дима смотрит, как я мою танк и говорит: «Ты опять подумала о чем-то таком, чего я не делал никогда, делать не собираюсь, и расстроилась?» Никто никогда не мог уловить вот эту тонкую грань между моим идиотизмом и глубоким внутренним миром со всеми его невероятными догадками о мире окружающем.
А недавно так вообще он говорит: «Ты опять подумала о том, что могло бы быть, но я этого не делал?» А я стою, в руках тряпка после мытья танка. Говорю, что вроде бы нет, ничего такого, но ощущение, что что-то не то. Ну вот прямо что-то не то, а что, понять не могу. И Дима говорит: «То есть ты что-то плохое подумала и расстроилась, но потом забыла, а настроение уже не то?» И я думаю: «О! Ну точно же! Так и было!»
Дима даже научился справляться с немытой посудой и бардаком. Я прихожу домой, беру чашку попить воды и чувствую, что она теплая. Значит, посуды мыли только что, чтобы я тут не полоскала танки. Но больше всего мне нравится, когда он звонит вечером и говорит: «Посуду я не помыл и ничего не убрал». В этом есть вызов. Он сразу становится такой дерзкий. Я прямо представляю, как он сидит там весь в чашках, хочет есть, вещи эти везде валяются, и сразу так хочется домой, быстрее домой, прямо на свой танк сесть и поехать скорее спасать Диму и кормить его! А пока я это писала, мы приехали в аэропорт и поедем туда, где только море и песок на целый месяц. И вообще надо валить отсюда по-скорому, пока я себе опять что-то не придумала.
13 фев. 2012 г
Разрушитель
Недавно на меня наорал один очень воспитанный и интеллигентный человек. Я его давно знаю, он очень хороший человек, спокойный и приятный, от него слова грубого не услышишь, он не сквернословит, не ругается, не сплетничает, разговаривает тихим голосом и поэтому хочется прислушиваться. С ним я тоже всегда так разговариваю. Мы пересекаемся только по работе, но и о жизни можем поболтать.
Иногда бывает, что проект трудный, нервный, задачи меняются, но этот человек все равно не кричит, не истерит. Больше всего я люблю тех сотрудников, которым если звонишь в два часа ночи и говоришь, что теперь все не так и надо срочно переделать, то они начинают смеяться, а не посыпать тебя проклятиями. Я благодарна таким людям, потому что сама такой же человек, как и они. И до того, как я позвонила им, мне тоже кто-то звонил. Смеющийся сотрудник в два часа ночи понимает, что это не я решила срочно все переделать. И когда человек смеется, то ты чувствуешь, что не одна, вы в одной лодке среди океана дерьма. А бывает, что человек говорит: «Что? Вы с ума все сошли?! Дай мне телефон продюсера и режиссера, я пошлю их в жопу! Какого хрена происходит?!» Часть моей работы – выслушать эту часть разговора, похныкать, помыкать, покхыкать, поыкать, помэкать, побэкать, поэкать и поэтсамовать. Если дать номер режиссера и продюсера, то человек все равно не будет им звонить – я уже несколько раз давала.
Хотя я очень понимаю, почему человек себя так ведет. Потому что он останавливает на себе цепочку зла и идиотизма, он сопротивляется, он не хочет в ней участвовать. Я часто чувствую себя звеном этой цепи, но ввиду специфики работы не могу поступать иначе. Потому что тогда надо менять работу. Это как если бы у меня была обязанность сообщать людям, что по жизненным показаниям требуется отрезать ногу из-за гангрены. Выбирай: или нога, или смерть. И человек кричит: «Вы с ума все сошли?! Дай мне телефон врача и главврача, я пошлю их в жопу! Какого хрена происходит?!» Но потом все равно нога отрезана, потому что покричит-покричит, а куда деваться, жить-то хочется.
Тот человек, который на меня накричал недавно, он не такой. Он промолчит в два часа ночи, вздохнет и все-все переделает. Наверное, на этот раз я позвонила как раз в тот момент, когда он поцарапал свой джип. Или до этого ему позвонила жена и сказала, что все кончено. Или он услышал мой звонок, полез за телефоном, выронил из рук, телефон упал в грязь, он начал его доставать аккуратно двумя пальцами, в луже плавало два пузыристых плевка с соплями, из другого кармана посыпалась мелочь и ключи от квартиры, он две секунды метался, стоит ли вытирать мокрый телефон об одежду, в это время его толкнули, он отвечал мне одной рукой, еле дотрагиваясь телефоном до уха, по уху текла холодная капля, другой рукой он подбирал грязные ключи и мелочь, и в этот момент я говорю: «Теперь все не так, и надо срочно переделать!» И тогда он мне говорит…
За то время, пока занимаюсь съемками, я выучила почти всех участников процесса. И я знаю, кому можно сказать: «Значит так, слышишь меня? Теперь все не так, и надо срочно переделать, записал? Звони, когда закончишь». А кому-то надо сказать: «Машечка, миленькая, родная, дышим глубоко, теперь все не так, и надо срочно переделать, ты моя самая хорошая». С этим человеком, который на меня накричал, я всегда разговаривала, как с Машечкой, Игоречком, Женечкой, Леночкой, Коленькой. Потому что я знаю, что мы с ними и так в одной лодке, их надо пожалеть и подбодрить, их не надо затаскивать обратно на судно пинками и заставлять грести.
И вот вдруг «Машечка, Игоречек, Женечка, Леночка, Коленька» засовывает мне весло по шею в рот и предлагает грести вот в таком положении, в котором он сам греб все эти годы. И я почему-то не растерялась, хотя должна бы, потому что я всегда теряюсь, если на меня кричать, вытащила это весло и ударила его по голове. А он тогда схватил весло еще раз и залепил мне между глаз. Потом мы бросили его и начали душить друг друга.
Один раз дрессировщики рассказали нам, что все животные, которые работают в цирке, находятся постоянно в состоянии жуткого стресса. Они знают, что если не бросать мяч и не прыгать через обруч, то их будут жестоко бить и не кормить. Зная это, они бегают по арене, а мы восхищаемся: «Смотри, какой мишутка смешной!» Но обязательно (обязательно) настает момент, когда у животного срывается стоп-кран, и тогда он бросается на человека. Когда животное доходит до того, что лучше смерть, чем такое существование. И тогда животных убивают.
Я один раз работала с волчицей Герой. У нее были длинные стройные лапы, прямая спина с осанкой, великолепный толстый хвост, как лисий, пышные меховые трусы. И когда режиссер просил, чтобы Гера сделала еще дубль («Ну, дайте ей курицы или чего там она ест… мяса кусок»), то дрессировщица говорила, что ничего не получится. Потому что Гера – не пищевик. Она идейная. Ее не заставишь делать что-то ради куска мяса. Она пробежится по кадру, если только ей это интересно.
Достичь уровня Геры хочет каждый человек, который любит свою работу. Лежать на диване под пальмой и получать за это деньги мы мечтаем только в минуты отчаяния с веслом во рту. А вот заниматься любимым делом, отдавать ему способности, опыт, таланты, а не конечности, иметь при этом прямую спину и пышный хвост – это самая большая мечта. Но у нас у всех квартиры в кредит, а у кого-то даже нет возможности взять кредит, а у кого-то дети, а у кого-то родители – поэтому мы в основном пищевики.
И еще одна история, которая почти не относится к вышесказанному, но очень мне нравится. На «Мосфильме» давным-давно работала одна женщина, она была музыкальным редактором. Очень интеллигентная старушка, не сожгла папины книги во время блокады, чтобы согреться, потому что книги дороже жизни. И вот она работала на проекте с одним режиссером, который постоянно изводил ее своими опозданиями, неуместными комментариями, необязательностью, грубостью, бестактностью и сквернословием (очень-очень известный режиссер, кстати, очень талантливый). Однажды после очередной выходки режиссера, когда он оскорбил ее своим поведением до глубины души, она встречает директора кинокартины и говорит: «Вы знаете, как я его называю? Вы знаете то, КАК я о нем говорю? И каким словом его обозначаю?!» Директор думает: «Ну все, сейчас она наконец-то выдаст». Музыкальный редактор гордо поднимает голову и говорит: «Раз-ру-ши-тель!»
