Как-то раз Машу и мужа пригласили в дом к ее боссу, как она предположила – на обед. Она шикарно оделась, очень сексуально – туфли на высоком каблуке и платье. Все женщины, кроме Маши, пришли в джинсах.
В приглашении говорилось: «Приходить с собственным мясом». Маша сказала мужу: «Нет-нет, это шутка. Такая австралийская шутка. Не самая смешная, но определенно шутка». Они не совершат ошибку – не отнесутся к этому серьезно.
Но оказалось, что это не шутка. Женщины в джинсах пришли с пластиковыми пакетами в руках. В пакетах они принесли сырое мясо. На двоих. Два стейка. Четыре сосиски. Маша глазам своим не могла поверить.
Ее муж соображал быстро. Он стукнул ладонью по лбу: «Господи боже, мы свое оставили дома!»
«Не беспокойтесь, у нас есть запас – всем хватит», – сказал хозяин.
Как это щедро – угостить приглашенных гостей кусочком мяса.
Когда они вошли, мужчины и женщины разделились на две группы, словно им запрещалось говорить друг с другом. Мужчины стояли вокруг барбекю, готовили мясо чуть ли не часами. Еда была несъедобной. Обходились без стульев. Садились куда попало. Три женщины уселись прямо на бордюр.
После того дня Маша решила, что не будет обрастать социальными связями в Сиднее. Какой в этом смысл? У нее на руках был одиннадцатимесячный младенец, работа, отнимавшая немало сил, и муж. Она жила напряженной и насыщенной жизнью и чувствовала себя по-настоящему счастливой – большего счастья она не знала. Машу радовало, что ее ребенок явно превосходит других как внешне, так и по развитию. Это была объективная оценка. И муж соглашался с ней. Иногда она сочувствовала другим матерям, когда они видели, как ее малыш с таким достоинством сидит в своей коляске, а его светлые волосики блестят на солнце (другие дети преимущественно были лысенькими, как старички). Ребенок крутил головкой из стороны в сторону, собирая впечатления о мире своими большими зелеными глазками. Если он находил что-то смешное, а случалось это нередко (перенял эту черту от отца), то фыркал со смеху – звук шел из самого живота, удивительно глубокий, и все, кто его слышал, не могли не рассмеяться. В этот момент, когда Маша обменивалась улыбками с людьми вокруг, настоящими, а не вежливыми, она не чувствовала себя изолированной, она была жительницей Сиднея, матерью с ребенком.
В то воскресенье она почти закончила работу, когда ребенок проснулся. Он уже давно не плакал после сна. Нет, он производил какой-то музыкальный звук, словно играл своим голосом. Звук становился то выше, то ниже, то выше, то ниже. Малыш был начисто лишен музыкального слуха, как и его отец, который любил напевать, помешивая еду на сковородке.
В какой-то момент он позвал: «Ма-ма! Ма-ма!» Ах, какой умненький! Многие дети в его возрасте не могли еще произнести ни одного слова.
«Иду, моя лапочка!» – отозвалась она. Ей оставалось работы всего на пять минут, и она придет.
Он замолчал. Она закончила работу. На это ушло даже меньше пяти минут. Может, четыре.
«Ну, ты не устал меня ждать, зайчик?» – спросила она, открыв дверь в его спальню. Она подумала, что он снова уснул.
Он уже был мертв.
Он задушил себя, играя с длинным белым шнуром от жалюзи. Позднее она узнала, что такие вещи случаются. Другие матери тоже видели то, что увидела в тот день она. Они дрожащими пальцами выпутывали своих драгоценных младенцев.
Теперь жалюзи продают с предупредительными бирками. Маша всегда их видела, заходя в любую комнату, видела даже издалека.
Ее муж, стоя в одежде, заляпанной пейнтбольными выстрелами, сказал, что это несчастный случай, в котором никто не виноват. Она запомнила голубые точки на его подбородке – словно голубой дождик прошел.
Она запомнила еще один странный момент, когда, посмотрев на незнакомых людей вокруг, она вдруг захотела, чтобы рядом оказалась ее мать – женщина, которая никогда по-настоящему не ценила и не любила Машу и которая не утешила бы ее. Но на одно мгновение скорби Маше отчаянно захотелось, чтобы мать была возле нее.
Она отказалась от прощения, предложенного ей мужем. Сын позвал ее, а она не подошла. Себя она простить не могла.
И она отпустила мужа. Настояла на том, чтобы он начал другую жизнь. И он так и сделал, хотя у него ушло на это гораздо больше времени, чем хотелось Маше. Она испытала такое облегчение, когда он ушел, когда ей больше не нужно было выносить эту боль – видеть лицо, которое так напоминало личико их прекрасного сына.
Хотя она отказывалась читать электронные письма от него и не хотела ничего о нем знать, она все-таки много лет назад случайно узнала, столкнувшись с одним знакомым в кафе торгового центра, который поддерживал приятельские отношения с ее мужем и был с ним в тот день, когда они играли в пейнтбол; он сообщил, что ее бывший муж здоров и счастлив, что он женился на австралийке и у него трое сыновей.
Маша надеялась, что он по-прежнему поет, когда готовит. Она была почти уверена, что поет. Проводя свои исследования, она прочла про теорию гедонистической адаптации, согласно которой люди возвращались к определенному предустановленному уровню счастья независимо от того, что с ними происходило, будь то плохое или хорошее. Ее муж был простым счастливым человеком, тогда как Маша – сложной несчастной женщиной.
Сыну Маши в этом августе исполнилось бы двадцать восемь. Если бы он остался жить, между ними, наверное, сложились бы непростые отношения. Они бы ссорились, как Маша ссорилась со своей матерью. А так он навсегда остался ее поющим, смеющимся малышом и красивым молодым человеком в бейсболке, идущим ей навстречу по озеру цвета.
Почему ей не позволили остаться с ним?
Маша посмотрела на пустой пакетик «Доритос». Кончики ее пальцев пожелтели – так когда-то отдавали никотиновой желтизной пальцы ее отца. Она провела по губам ребром ладони и снова включила монитор, чтобы посмотреть на гостей.
Она увидела, что никто из них не спит. Они сидели маленькими группками, разговаривая на свой беспечный австралийский манер. И чувствовали себя слишком расслабленно. Темная ночь души для них не наступила. Они как будто собрались на барбекю. Эти люди по-настоящему не верили, что им вынесен смертный приговор.
Никогда никто из персонала не игнорировал ее так, как эти люди.
Экран монитора пульсировал, словно живой. Неужели что-то сломалось? Она поднесла палец к изображению, почувствовала, что экран подрагивает, как умирающая рыба.
На несколько секунд Маша пришла в замешательство, но потом вспомнила, что чуть раньше приняла семьдесят пять миллиграммов ЛСД, чтобы улучшить свою способность принимать решения и прояснить ум. Это была просто галлюцинация. Ей нужно расслабиться и позволить своему мозгу найти правильные связи.
Она оглядела кабинет и заметила пылесос, тихонько стоявший в углу. Он не пульсировал. Он был вполне реален. Раньше она его просто не замечала. Вероятно, оставили уборщики. Здесь отличные уборщики. Она нанимала и использовала только лучших. Важно было поддерживать высокие стандарты на всех уровнях бизнеса.
