Остальные подружки невесты затихают, только голос Бейонсе то взлетает на октаву, то падает. Все хотят грязи, поэтому я делаю смелое лицо.
– Да, понимаю. Такой… отстой, – горло сжимается, и я чувствую, как к глазам подступают слезы, поэтому лихорадочно ищу другую тему. – Но я бы ни за что не пропустила твой праздник. Ты потрясающе выглядишь. Тоби очень повезло.
Розовый бутончик ее рта растягивается в самодовольную улыбку.
– Спасибо. Так, где твой халат? Это мой подарок. У всех девочек такие.
На Мэри-Кейт белое шелковое кимоно с глубоким V-образным вырезом и широкими пышными рукавами, которым я восхищалась в «La Petite Coquette», только другого цвета. Она отнимает руку у маникюрши и разворачивается, чтобы показать спину. Там мелкими серебристыми бусинками вышито «миссис Уоррен», ее фамилия по мужу. Я оглядываюсь и вижу, что все подружки невесты в таких же кимоно, только сапфирово-синих и – слава богу – без вульгарных бусин на видных местах.
– Мама, достань Сашин, – зовет Мэри-Кейт и снова поворачивается ко мне. – Это маленький подарок за то, что ты стала моей подружкой невесты. Я видела, как ты на него смотрела в бельевом магазине.
Нэнси спрыгивает с кресла, как газель, распрямляя длинные суховатые конечности, которые тренирует на теннисном корте. У Джонатана ее прямой нос и пронзительные голубые глаза, и сердце у меня переворачивается, когда она встречается со мной взглядом. Мне хочется съежиться и исчезнуть.
– Идем, Саша. Он в другой комнате.
Я иду в примыкающую гостиную, где никого нет, кроме помощницы фотографа.
– Вы не оставите нас на минутку? – Нэнси бросает на девушку острый взгляд, и та поспешно удаляется.
Нэнси ставит свою «Мимозу» на подоконник, роется в пакете от «La Petite Coquette» и выбирает халат, потом осматривает меня с ног до головы. Глаза задерживаются на моей груди.
– Мы сомневались насчет размера, – осторожно говорит она. – Надеюсь, М подойдет.
Как и дочь, Нэнси тонкокостная, плоскогрудая и узкобедрая. Я ровно наоборот. У них тонкие, поджарые тела, созданные для гольфа, прогулок под парусом и платьев-футляров от Лилли Пулитцер с яркими узорами. Как-то Мэри-Кейт убедила меня померить одно из таких и, побледнев, заметила, что пастельные огурцы не всем идут.
– Спасибо, – говорю я, забирая у Нэнси халат. – Должен отлично сесть.
Нэнси смотрит на меня в упор, не моргая, недобрым взглядом. Понижает голос до хриплого шепота.
– Я хочу удостовериться, что разногласия с Джонатаном, каковы бы они ни были, не отразятся на сегодняшней свадьбе. Сегодня все пройдет гладко, – она резко поднимает бровь, глядя на меня. – Ясно?
У меня перехватывает горло. Я никогда не чувствовала себя с Нэнси свободно – ее холодная, сдержанная элегантность всегда внушала мне робость, – но тут другое.
– В-вы ведь знаете, что произошло?
– Я в курсе.
– Он мне изменил, – поясняю я.
Нэнси прислоняется костлявым бедром к бюро вишневого дерева и отпивает «Мимозу» из бокала для шампанского. Изучающе смотрит ледяными голубыми глазами – на секунду дольше, чем нужно, и это мгновение скребет меня по нервам.
– Я думала, ты любишь моего сына.
– Люблю. Эмм, любила, – тяжело выдыхаю я. – Я считала, он тоже любит. Я не ожидала, что он сделает мне так больно.
– Но ты ведь полагала, что это насовсем, так?
– Конечно. Я хочу быть с ним всегда, – говорю я. – Хотела.
Слова жгут мне щеки. Слишком интимно, чтобы признаваться в этом ей; я никогда не говорила Джонатану ничего подобного.
– Тогда не глупи, Саша, – отрезает она. – Мужья всегда сбиваются с пути. Но умная жена – жена, которая понимает как лучше, – пойдет следом.
– Не понимаю.
– А должна.
Она склоняет голову в мою сторону.
– Все равно не понимаю.
– При других обстоятельствах я бы не стала так откровенничать, но по какой-то причине – даже не хочу думать, по какой, – мой сын тобой очень увлечен. Он просто раздавлен.
Я не обращаю внимания на этот бесцеремонный, извращенный комплимент и выжидающе скрещиваю руки на груди.
– Мужчинам свойственны… как бы это сказать? Шалости, – говорит она. – Не совершай ошибку, позволяя им разрушить ваши отношения. Мужчина сбивается с пути от скуки, поэтому умная женщина сделает так, чтобы ему снова стало интересно.
– Ясно.
Тонкие губы изгибаются в улыбочке.
– Когда я обнаруживала Фрэнка в чужих постелях, я к нему присоединялась.
От мысли о том, как Фрэнк и Нэнси крутят романы на стороне или устраивают тройничок – нет, слово слишком вульгарное, они, наверное, называют это me€nage a` trois на чистейшем парижском французском, – меня опять начинает тошнить. Я внезапно осознаю, как здесь жарко и душно.
– И это… сработало?
– Сработало. Некоторые женщины предпочитают ничего не замечать. Жаклин Кеннеди, например. И посмотри, как все обернулось.
Я щурюсь.
– Ее мужа убили.
– Не имеет значения, – произносит Нэнси, отмахиваясь.
Потом выпрямляется, стряхивая с рукава жаккардового жакета невидимую пушинку.
– Я не хочу, чтобы ваша размолвка испортила свадьбу.
– Я не уверена, что это возможно, – говорю я, поднимая подбородок.
– Дорогая, это не по моей воле тебя сюда пригласили, – по ее тону понятно, что «дорогой» она меня совершенно не считает. – Я никогда не думала, что ты подходишь Джонатану. Но он тебя любит, и Мэри-Кейт настояла, чтобы тебя включили в число приглашенных. Ты у нас в гостях, но делать будешь то, что я скажу. Иди, переоденься в кимоно. Тебя ждет визажист.
Нэнси быстро возвращается в номер, и я слышу, как она ахает над прической Мэри-Кейт. Что за хрень сейчас произошла? Я не знаю, смеяться мне или плакать. Слышу, как Джесси выговаривает Фей (сестре Тоби, которая отвечает за музыку) за то, что в плейлист попала «Single ladies» Бейонсе. Песня резко смолкает, и комнату наполняет новая подборка. Я стаскиваю топ и шорты и заворачиваюсь в новое синее кимоно. Туго затягиваю пояс, делаю глубокий вдох и иду в другую комнату, чтобы меня накрасили, как положено хорошей девочке Колтон.
Час спустя контуринг, стайлинг и парфюм превращают меня в восковую фигуру девочки из Лиги плюща. Я стою на крыше «Отеля Бауэри» с остальными подружками невесты, нас будут фотографировать перед церемонией. Мы на головокружительной высоте в семнадцать этажей, и под нами простирается причудливый пейзаж из стеклянных башен, рядов кирпичных домов, оживленных проспектов и тихих улочек Ист-Виллидж и Нижнего Ист-Сайда. Где-то там внизу офис «Блаженства».
Я едва влезла в темно-синее шифоновое платье, взятое напрокат из шкафа Кэролайн. Я не могу слишком глубоко дышать, потому что боюсь, как бы оно не треснуло по швам. Мэри-Кейт решила, что одинаковые платья на подружках невесты – это старомодный отстой, так что нам велели одеться в синих тонах (конечно, платья должна была одобрить Виктория, ее подруга с работы). Виктория с места отвергла то, что я купила на распродаже, но у Кэролайн нашлось подходящее: закрытое платье, облегающее талию, ровно до колен. Это самая дорогая вещь, которую я надевала в жизни, и самое консервативное платье Кэролайн. Она носила его в ночь выборов, когда ее отец два года назад баллотировался в конгресс (проиграл).
