Обычная сталь не могла справиться с шауттом, не была способна остановить черный клинок. Он пытался противостоять врагу, как учила Рукавичка, своей верой, той магией, что спала в крови, желал пробудить ее, но ничего не выходило, шаутт уже успел отогнать его прочь от засохшей липы, скрипевшей на сильном ветру, и Эрек отступал по покрытой инеем желтой листве, понимая, что дело плохо.
– Я с тобой. Верь в меня.
Он знал этот голос. Слышал многократно, видел, как Рукавичка улыбается в такие моменты, и эта улыбка дарила сил куда больше, чем любое чудо. И он верил. В нее. И в того, кто говорил ее устами.
В Вэйрэна.
Шаутт, тень от деревьев, ожившая, бросившаяся словно гиена, материализовался справа, выбросил длинный жгут, которым попытался оплести ноги. Эрек перепрыгнул его, тьма скользнула по траве и кустам, превращая их в мелкие песчинки. Перед ним, совсем рядом, оказалась зубастая пасть, и наследник ударил в нее кулаком, успев заметить, что его рука похожа не на человеческую, а на медвежью лапу, когтистую и страшную.
Когти Эрека зацепили тень, раздался слабый, истошный крик раненого демона. Он отшатнулся прочь, двигаясь как змея, стекая, меняя форму, разбрызгивая дымящуюся кровь, похожую на ртуть. Одновременно с криком ахнули десятки людей, и в этом звуке было и недоверие, и ужас, и радость.
И у Эрека точно пелена с глаз упала. Он находился не в маленьком замковом саду, а в храме Вэйрэна, бывшем храме Шестерых, в стены вжимались люди, которые наблюдали за боем. Мельком он увидел женскую фигуру, она стояла прямо, опираясь на посох, и улыбка играла на ее губах.
Улыбка гордости. За него. За то, что он принял Вэйрэна и в нем начала просыпаться сила асторэ.
Эрек не знал, что он делает и делает ли это сам. Но теперь «бой» с шауттом, который не видел никого, кроме него, проходил на равных. Демон шипел, брызгал кровью, отступал, то и дело менял форму. Дрожащая тень среди синего света от горящего в чашах пламени, то пес, то человек, то паук, то бесформенное нечто, желающее пронзить, порвать и убить противника, внезапно оказавшегося опасным.
Эрек потерял представление о времени, лишь ощущал, как подступает тошнота, как в глазах с каждым разом становится все темнее, словно огонь в храме гаснет, а мышцы и кости выламывает от страшной боли. Затем он осознал себя на коленях, рядом с расползающимся в стороны, рвущимся мраком, распадающимся на маленькие клочки, что таяли в большой зеркальной луже. Она дымилась и пузырилась.
Кто-то подхватил его за плечи, поднимая, он узнал Мирко и Алессио, которым Рукавичка запретила вмешиваться в схватку.
– Милорд. Как вы?
У Эрека изо рта текла кровь, он наклонил голову, чтобы не захлебнуться и чтобы они не видели, как она капает.
– Веди его, Алессио, – раздался над ним голос Рукавички. – За мной.
Наследник кашлял, чувствуя, что к его легким присосался огромный червяк, выпивающий жизнь.
– Никого не выпускать! – Это уже Мирко кричит страже.
Правильно. Если слухи просочатся в город, то начнется паника, а отец, который должен приехать завтра, получив известия… Он не додумал, услышал лишь голос Вэйрэна, его тревогу, затем вокруг стало темно и душно.
Эрек пришел в себя в маленьком помещении, на лавке, затылком упираясь в жесткий край. Горели синие свечи, достаточно яркие, чтобы он увидел – кроме Рукавички здесь никого нет.
Она сидела на коленях подле и повернула к нему лицо, услышав, как он пошевелился.
– Я остановила кровь, милорд.
Эрек провел языком по губам, увидел кувшин с водой, опустошил его наполовину. Что-то изменилось, он чувствовал, что кто-то чужой и странный дремлет в нем, и это ощущение вызывало дискомфорт, который лишь его силой воли не превращался в панику. Наследник не понимал слов, звучащих у него в голове, тихого шепота неизвестного, силился разобраться, прислушаться.
– Не надо бояться. Вэйрэн не причинит вреда. Он поможет, чтобы в вас пробудился асторэ. Его сила спасла, когда пришел шаутт.
– Я убил демона? Сам?
Рукавичка довольно кивнула:
– Да, мой брат по крови. Сам. И это видели многие. А теперь, убедившись, что с вами все в порядке, рассказывают на улицах. Город не спит. Все собрались и ждут шествия во славу асторэ.
– Они знают, кто я?
– Они знают лишь то, что вы противостояли демону и победили. Ваш отец считает, что нельзя говорить им правду, и я согласна. Пока огонь рядом с вами не горит синим, можно молчать.
Эрего поморщился, шепот все еще звучал, скребся в его череп маленькими, раздражающими коготками.
– Сейчас пройдет. – Холодная ладонь женщины легла на висок юноши, и он закрыл от удовольствия глаза, чувствуя, как чужак растворяется в нем, голос затихает, а в тело, уставшее, скрюченное и больное, возвращаются силы и бодрость. – В первый раз всегда тяжело, в нем слишком много мощи. Но вы привыкнете. Я очень вами горжусь, милорд.
Он накрыл ее ладонь своей ладонью, прижал посильнее, испытывая неподдельное счастье от этой близости, а когда она попыталась убрать руку, удержал.
– Сюда могут войти.
– Нет. Если ты приказала оставить нас, никто не войдет, пока ты не позовешь. Ты позовешь?
Рукавичка заколебалась. Ее лицо было слишком близко, и Эрек поцеловал женщину, а спустя мгновение она ответила, а затем, через несколько долгих и сладких мгновений, отстранилась.
– Мы договаривались с тобой, что такое больше не повторится.
Да. Договаривались. Тогда, после тяжелого урока, после того как он два с лишним часа пытался пробудить в себе силу, вновь увидеть Вэйрэна, наследник набрался смелости и поцеловал ее в первый раз.
– Ты мне нравишься.
– Я слепа. Я простолюдинка. Я старше тебя. А ты наследник герцогства.
– Ты асторэ.
– Твой отец…
– Я хочу быть рядом с тобой. Не только как ученик. Ты спасаешь нашу страну, защищаешь меня, учишь стать лучше, чем все прежние правители. Я поговорю с отцом, он поймет! – с пылом сказал юноша.
Рукавичка вздохнула:
– Прости, брат по крови. Но он будет против, и я с ним согласна. А если он будет очень против, то не даст тебя учить. Так что прошу тебя не говорить с ним. По крайней мере пока. Обещаешь?
Эрек нахмурился, и она, прежде чем встать, сама приблизилась к нему, поцеловала прохладными губами.
– Обещай, – с нажимом попросила женщина. – Прошу тебя.
– Хорошо. Обещаю. – Он чувствовал, как колотится его сердце, хотел послать к шауттом всех молящихся сейчас, ждущих ее, а теперь и его, остаться здесь с ней, наедине, навсегда, не думая о том, что скажет отец, мать, Тэлмо или еще кто.
– Тогда, – слепая провела руками по подолу простого платья, – мы можем начинать.
