Она неспешно смешивала в глубокой чашке порошки и травы. Затем развела их едкой жидкостью и добавила обезьянью кровь. К удивлению Вира, густой раствор на мгновение засветился бирюзовым и вновь погас, став темным.
– Почему? – с любопытством спросил он.
– Научу позже.
– А если бы в Пубире не было обезьян?
– Попросила бы принести ребенка, – огрызнулась та, бросила взгляд, ответила серьезно: – Заменили бы кровью нескольких птиц. Но поймать их сложнее, а эффект был бы слабее.
– А если все-таки использовать человеческую?
Холодные глаза уставились на него, и ему показалось, что смотрит она с отвращением, слыша подобный вопрос:
– Тогда будешь сильным. Очень. Может, даже целые сутки, а потом проковыряешь в себе дырку, сунешь туда руку и вырвешь аорту, чтобы не мучиться. Человеческая кровь убивает.
– Для соек ты тоже так делаешь? С обезьяной?
– Они такого внимания уж точно недостойны. Заткнись, мальчик, и дай мне спокойно работать.
Он молча стянул рубашку через голову, сел на невысокую табуретку, оказавшись ниже кресла, в котором восседала Нэ. Взял со стола маленькую палочку, обернутую кожей, сунул себе в рот, едва прикусив зубами, затем сжал в руке увесистый бронзовый колокольчик. У того была ухватистая ребристая ручка, на которой вылиты кричащие человеческие лица, заканчивающаяся, словно меч, круглыми навершием, с выдавленными на нем знаками Шестерых, точками и полосками, такими же как на дверях храмов. По талии самого колокольчика танцевали люди с распахнутыми ртами, а на звуковом кольце тянулись символы старого наречия, читать которое Вир не умел. Сам язык, та часть, что колебалась и била о края, оканчивалась еще одной головой, не кричащей, а улыбающейся.
Ему нравилась эта старинная безделушка, ее приятно было держать, и звук, что рождался, громкий с непривычки, звучащий долго и тягуче, даже погаснув, оставался звенеть в ушах еще на несколько десятков секунд.
Нэ тем временем взяла длинную иглу, сделанную из кости, окунула в жидкость и начала работать. Первый же укол на левой лопатке заставил Вира сжать зубы. Это было больно. Не так больно, как прежде, когда ему хотелось орать, словно его огрели раскаленным прутом и нельзя сдержать рыданий, но достаточно, чтобы понимать – работа над обычными татуировками не причиняет людям подобных страданий.
Ему же приходилось терпеть, и каждый раз его, по меньшей мере, кусала огненная пчела, чье жало могло убить неосторожного путника в Муте.
– Любая боль, терпение, счет, голод, усталость, страх – твои противники. С ними стоит бороться, – говорила ему Нэ. – Только так можно стать чуточку сильнее, выносливее и выжить там, где другие погибнут.
Вир не всегда понимал, что она говорит, но старался делать так, как она считает правильным.
– Стежочек к стежочку, – прошептала наставница, начав монотонный счет, где каждое слово сопровождалось уколом и болью, когда игла касалась кожи юноши. – Зернышко к зернышку. Число к числу. Глаз к глазу. Череп к черепу. Позвонок к позвонку. Косточка к косточке.
Вир покачал колокольчиком.
Данннн-данннн – пролетело по лаборатории.
Он не знал, для чего ему так делать, когда считалочка заканчивалась, но старуха приказывала, а он подчинялся.
– Стежочек к стежочку…
Ему было интересно, что в итоге получится у Нэ. Она колдовала над его спиной добрый год, мучая порой каждый день, а порой неделями не берясь за иглу. Пока левую лопатку Вира украшали лишь черточки, крестики, извилистые линии, точки и квадратики. Это если подойти вплотную к зеркалу и рассматривать внимательно-внимательно. А так весь рисунок выглядел большущей кляксой, упавшей на него и въевшейся в кожу. Он не понимал, как из этого может получиться что-то конкретное, четкое, да еще и разных цветов, когда она пользуется лишь одной краской. Конечно же спрашивал, на что получал лишь «заткнись, пока я не передумала это делать».
– Косточка к косточке.
Данннн-данннн.
Песнь колокольчика приглушала боль, и мыслями он улетал далеко. Чувствовал слабое покалывание иглы, слышал, как та стучит о край миски, оставляя на ней излишки чернил, а еще ощущал, что иногда Нэ не удосуживается вытирать кровь и она стекает по спине.
Время двигалось вместе с тенями, и, когда небо окрасилось бледно-розовым, Нэ наконец-то сказала, прервавшись на «зернышке»:
– Всё. – Она отбросила иглу, словно та была ядовитой змеей. С ненавистью и отвращением. – Зажги лампы, пока совсем не стемнело.
Вир вытащил палку изо рта, сплюнул, поднялся, чувствуя, как пульсирует кожа и как затекло все тело, потянулся за рубашкой, но старуха шикнула на него.
– Свет, Бычья голова!
Он зажег шесть ламп, расставил их по всему помещению, закрыл окно, так как оттуда задувал уже холодный даже для Пубира ветер. Нэ тяжело встала, вручила ему зеркало, подхватила лампу и, опираясь на палку, подвела к другому зеркалу, в большой раме.
– Смотри.
Вир ожидал увидеть еще более темное пятно, но, к его удивлению, на лопатке проступила яркая цветная картинка. Фрагмент коряги, искаженной и сучковатой, покрытой ярко-зеленым не то мхом, не то лишайником, и на ней одинокий, маленький, продолговатый жучок с толстым задранным брюшком и короткими усами.
– Кто это? – спросил Вир.
– Светляк. Таких много в лесах Соланки и Треттини.
Он никогда не видел подобных насекомых, лишь слышал о них.
– И ярко такие сияют?
– Достаточно, чтобы быть заметными, – улыбнулась Нэ.
Вир придирчиво изучил насекомое.
– Но сейчас он не светит. Верно?
– Всему свое время. Ну-ка, позвони.
Он позвонил в колокольчик, но ничего не случилось.
– Впрочем, я сразу и не ожидала результата. – Нэ вернулась к креслу, а вот Вир не скрывал своего разочарования.
Ему позволили одеться, и он чувствовал на себе ее усталый взгляд, когда затягивал шнуровку на вороте.
– Тебе надо поспать. Я приготовлю еду, а потом отведу тебя.
– Не так быстро, Бычья голова. Колокольчик теперь твой. Звони в него. Звони, пока не поймешь, что к чему.
– Что же? Мне махать им безостановочно? Как долго?
– Может, день. Может, год. Время покажет, – прошептала старуха.
– Ты всегда полна неопределенностей.
Нэ фыркнула.
– А когда ты продолжишь?
– Продолжу что?
Вир осторожно, словно боясь наступить на разбросанные в темной комнате куриные яйца, произнес:
– Рисовать других жучков.
– Жучков я рисовать больше не буду. Хватит с тебя и одного на всю жизнь. Опечален?
