Одним словом, когда на Московском Снегирева тормознул лейтенант с полосатой палкой, резкого прилива счастья он не испытал.
— Машинку нужно дернуть, аккумулятор сдох. — В черном меховом изделии с бляхой гаишник был натурально похож на дворника, оплывшая ряха гармонично дополняла прикид, и в целом ментовский имидж вызывал недоумение: и чего это ты, милый, без дела томишься? Лопату тебе в руки — и вперед, вон сколько снегу нанесло!
— Кому надо, пускай и дергает. — Снегирев ласково улыбнулся и сунул в приоткрытое окно регистрационную бумаженцию. — А у меня машина новая, двигатель насиловать нельзя, потому как обкатка.
— Да. — Ментозавр разочарованно глянул на год выпуска и, сразу потеряв интерес, бросился стопорить красную «восьмерку». — Свободен.
«Эх ты, недоквашенный». Снегирев плавно влился в транспортный поток, быстро миновал «Электросилу» и, не доезжая до едва не сгоревшего пожарного училища, ушел направо — так путь короче, да и машин поменьше. Когда он вывернул на Ленинский, ветровое стекло стало зарастать коростой — дорогу только что «посолили», пришлось заливать в систему омывателя водку, купленную в ближайшем ларьке. К слову сказать, сделал это Снегирев с тяжелым сердцем, потому как твердо знал, что страждущие души алкоголь унюхают и непременно отсосут, хорошо, если без ущерба для «мышастой».
Обеспечив безопасность движения, он занялся своей собственной. Нехорошо будет, если кто-нибудь запомнит приметы, и потому, надкусив черную капсулу с гелем, он принялся втирать густую жидкость в коротко стриженный ежик. Это был «хамелеон» — псевдокраситель для волос, теряющий цвет через пару часов и для абсолютного большинства модниц, увы, недоступный. «Как на лобке у Кармен». Снегирев удовлетворенно глянул в зеркало на ставшую вороной шевелюру. Зачем-то пригладил ее ладонью и тронул машину с места, — «ну, ходи живей, черноголовый».
Наконец он припарковался у «двадцать шестой истребительной», то бишь двадцать шестой горбольницы, спокойно прошел в открытые ворота и двинулся утоптанной дорожкой к массивному кирпичному строению. В снегу у ограды кувыркался дурной от восторга ротвейлер, со стороны пандуса слышался звон металла вперемежку с матерными криками — там грузили кислородные баллоны, а двое санитаров степенно толкали каталку, на которой лежало что-то продолговатое. Дымились «беломорины» в зубах санитаров, ветер трепал пожелтевшую рвань простыни, и без слов было ясно, кого и куда волокли в этот зимний день под скрипучее пение колес.
Снегирев вдруг вспомнил клинику в Швейцарских Альпах: милые сестры с неизменной улыбкой на губах, букеты в сортирах, благоухающее ландышем белье. Сплюнув, он взялся за дверную ручку: «Ну что, есть кто живой?»
А как же, натурально присутствовали! Какая-то древняя наследница Гиппократа — уж, часом, не внучка ли? — вообще оказалась живее всех живых и, жутко напоминая завернутую в белое мумию, грозно застыла в дверях:
— Не пушшу, день нынче не приемный.
Уважив старость, Снегирев показал в улыбке все свои тридцать два парцелановых и, учитывая личный опыт, направился не в реанимацию, а в отделение торакальной хирургии. На лестнице втихаря курили выздоравливающие, гудел моторами лифт, а в воздухе носилось что-то специфическое — запахи карболки, казенной жратвы и горячее людное желание поскорее из лечебницы убраться. Не зря ведь читалось на Руси: попал в больницу, в тюрьму или в солдаты-и ты уже не человек.
Завотделением была красивой теткой бальзаковского возраста. Глаза у нее были усталые, а светилось в них горячее желание как-нибудь дотянуть до пенсии и заняться воспитанием горячо любимой единственной внучки. Чтобы не видеть всего этого бардака — ни лекарств, ни зарплаты вовремя, да и что это за зарплата-то? Ничего — одна бесконечная писанина да веселые тараканы, которых извести нечем…
— Чем могу?
Ей хватило одного только взгляда, чтобы ни о чем другом Снегирева не спрашивать, и вскоре бородатый, похожий на козла тощий белохалатник — лечащий врач — препроводил визитера в четырехместную палату:
— Вон там, у окна. И пожалуйста, недолго, он еще слаб.
В палате было невесело. Двое Теминых соседей спали, тяжело дыша и дергаясь во сне. Третий был поглощен процедурой общения с уткой и на появление постороннего отреагировал слабо. Пахло лекарствами, мочой и немытым человеческим телом.
Сам Тема лежал на спине и наблюдал, как едва различимый самолет чертил молочную полосу в начинавшем темнеть небе. На его лице застыла скука, карие глаза ввалились, а кожа имела землисто-серый оттенок, — понятное дело, общение с пээмом здоровья не прибавляет. А вообще-то Тема был высоким широкоплечим молодцом, очень крепким и весьма, между прочим, в себе уверенным. Заметив постороннего, он живо оторвался от созерцания небесных сфер и посмотрел на визитера с интересом — как-никак, что-то новое в унылой монотонности больничных буден! К интересу, впрочем, примешивалась явственная опаска.
— Минздрав рекомендует: если вам не нравится дырка в легком, жуйте гранаты. — Снегирев засунул в тумбочку объемистый пакет с дарами юга и, вспомнив кое-какие факты из собственной биографии, улыбнулся одними губами. — Жизнью проверено.
— Спасибо, благодетель. — (Вторая пуля угодила Теме в бедро, и, судя по всему, ранение было тяжелым.) — А вы кто, мент? Так ваши уже таскались сюда — страшно переживали, стану писать заяву или нет. Пусть не дергаются… не помню я ничего.
— Да нет, наших еще здесь не было. — Снегирев опять усмехнулся. Он — медведь-шатун. Волк без стаи. Скунс-одиночка.
Интересно, в природе бывает так? Он покачал головой и, прищурившись, заглянул Теме в глаза:
— А вот скажи… что, хотел бы с Иркой своей потрахаться?
Тот затрепетал от ярости, но, помня о простреленном легком, сдержался и отозвался вполне миролюбиво:
— А что нужно для этого?
Однако скулы его заходили, а в глазах зажглись огоньки бешенства, и, чтобы внести ясность, Снегирев широко улыбнулся:
— Найти ее помоги.
— Так она что, не у вас? — Еще не совсем понимая, откуда дует ветер, Тема сделал недоуменное лицо и как-то по-особому глянул на собеседника: — Если вы не мент… и не из этих сволочей… кто же тогда?
— А разве Ира не рассказывала обо мне? Ну что за молодежь! Я ей навроде как дядя. — Снегирев удивленно округлил глаза и тут же лукаво сощурился. — Вот она, память девичья. Ты сам-то, случаем, не забыл, с кем хотел разобраться вместе с Мамонтом в «Эльдорадо»? Я его, кстати, видел на днях в «Забаве»… Привет тебе передавал пламенный и революционный.
— Дядя, значит. — Тема вдруг принялся давиться воздухом, что, вероятно, означало громкий смех, и было неясно, то ли он обрадован встречей с потенциальным родственником, то ли ему просто смешно. — Так вот, дядя, отыскался половой страдалец один. Чмо еще то, а на футболке у него залипуха — «Дядя Терминатора»…
Тем вечером в «Эльдорадо» он на Ирку глаз положил, но они вместе с Ленкой длинной меня и Мамонта ждали, а потому, естественно, ухажера обломали. Только он оказался душный такой, пристал как банный лист к жопе и, даже когда отшили его, продолжал волочиться следом. И вот этот засранец, — Тема даже скривился от отвращения, и его пальцы сжались в кулаки, — усек, как в баре какой-то мэн принялся Ленку с Иркой кадрить, выставляться на бухало и в конце концов их на обалденной иномарке увез. Причем, говорит, были они совсем никакие. То ли пьяные в умат, то ли здорово вмазавшиеся…
