— Вот что я вам скажу, милый мой. В жизни Даша случались ситуации гораздо более опасные, чем конфликт из-за мужика. И выходила она из этих ситуаций целой и невредимой. Так неужели вы думаете, что она не смогла бы защититься от экзальтированной идиотки, которая способна лишь сотрясать небеса бессильными проклятиями?
— Так вы их все-таки слышали?
— Нет. Но примерно представляю, как они могли выглядеть.
— Имелись прецеденты?
— Мне не хватит всех имеющихся в наличии пальцев, чтобы их пересчитать. Пришлось бы воспользоваться вашими.
— А как насчет того, что ее любили все?
— Все мужчины. Женщины отдавали ей должное, если, конечно, были умны.
— А если не очень?
— Если не очень — тихонько скулили в уголке. Ничего другого им не оставалось.
— Вы как будто защищаете эту Магду.
— Я просто не считаю ее способной на убийство. Ведь главное — найти убийцу, не так ли? И чтобы невинные при этом не пострадали. А убийца в нашем случае — человек очень сильный, очень умный, очень коварный и безжалостный. Если уж Даша не смогла его переиграть.
— Например, вы.
— Что?
— Вы кажетесь мне умным и сильным человеком, Анн-Софи. Вы подходите на эту роль, да.
— Я, конечно, польщена такой характеристикой, но… я любила Даша. Сколько раз мне нужно это повторить, чтобы вы поняли? Я многим ей обязана. Черт возьми, я обязана ей жизнью! Когда меня взяли в заложники в Дарфуре и надежды на спасение не было, она вытащила меня…
— Это та суданская история, о которой вы не любите вспоминать?
— Да. Но никто не запретит мне помнить о благородстве Даша. Каковы бы ни были жизненные обстоятельства, я всегда буду на ее стороне. Даже теперь, когда она мертва.
— Позиция, достойная похвалы. Особенно теперь, когда она мертва. Вот только жизненные обстоятельства имеют обыкновение меняться.
— О чем это вы?
— Вы угрожали ей, несмотря на всю декларируемую вами любовь. И угрожали не далее как вчера вечером.
— Что за бред вы несете?
— Кое-кто стал свидетелем вашего нелицеприятного разговора с хозяйкой.
— Бред…
— Вы готовы повторить это на очной ставке?
— С кем?
— Со свидетелем.
— Погодите-ка… Что еще за свидетель? Русская девчонка, я права?.. Видимо, она недостаточно хорошо владеет английским.
— Достаточно. Вы сами знаете. Что это был за разговор?
— Ну хорошо. Речь шла об… одном старом архиве. Когда-то он принадлежал другу моего покойного мужа…
— Того самого, из гуманитарной миссии?
— Да. Но к Судану это не имеет никакого отношения. Скорее к Исмаэлю, это архив его отца. Настоящего отца. Исмаэль — приемный сын Даша, надеюсь, вы в курсе?
— Наслышан.
— Архив достался ей вместе с Исмаэлем, для европейца он не представляет никакой ценности. Но друзья моего покойного мужа… которые также являются и друзьями отца мальчика, крайне в нем заинтересованы.
— Что это за архив?
— Новым Уотергейтом он не стал бы, уверяю вас. Так, локальные африканские страсти, никому за пределами континента не интересные.
— Значит, вы имеете представление о его содержании?
— Весьма приблизительное. Говорю же вам, дело не стоит выеденного яйца.
— И ваша подруга согласилась передать вам этот архив?
— Это я согласилась передать ей запоздалую просьбу из Африки… Не более того. Ей даже были готовы заплатить.
— Так она была согласна расстаться с бумажками — за плату или безвозмездно?
— Я только озвучила просьбу, а договориться мы не успели. То же самое я скажу и на очной ставке. И пусть ваш свидетель, если он честный человек, попытается это опровергнуть.
— Архив находится здесь, в доме?
— Я не знаю. Знаю только, что до самого последнего времени он был у нее. Будете устраивать очную ставку?
— Успеется. Вы или ваш нынешний муж были знакомы с кем-то из гостей прежде?
— Мой муж — и есть я…
— Я учту это на будущее. Так что с гостями?
— Скажем, о некоторых я была наслышана… Я имею в виду Тео и Яна. Кажется, несколько лет назад Даша вскользь упоминала того русского парня, который появился здесь вчера ненадолго и странным образом исчез…
— Вы имеете в виду босса нашей русской?
— Да, хотя… Может быть, это был совсем другой русский. Или не русский. Разбираться в мужчинах Даша — занятие бесперспективное.
— Так их было много?
— Так они были удручающе однообразны в своей любви к ней. Впрочем, об этом вам лучше спросить у вашего друга. Яна.
— Обязательно, но пока что я беседую с вами. Хотите сказать, что никто из собравшихся не знал друг друга прежде, хотя с самой хозяйкой все были знакомы не один год?
— Это может показаться странным…
— Более чем…
— Но такова была Даша. Она слишком стремительно жила, слишком стремительно вступала в отношения и так же быстро их завершала. И никто из ее любовников никогда друг с другом не пересекался. Им оставалось только сидеть в клетках своих воспоминаний о ней… И даже если эти клетки стояли рядом — разглядеть, что происходит в соседней, не представлялось возможным.
— Это почему же?
— Все дело в темноте. Подлинная жизнь Даша всегда была окутана мраком неизвестности. Ну или туманом. Это как вам будет угодно.
— Книга, которую вы собрались написать, — художественная?
— Нет. С некоторой натяжкой ее можно отнести к специальной литературе.
— Я бы посоветовал вам писать романы. С вашей-то тягой к цветистым оборотам речи.
— Вы позволите мне не воспользоваться советом?
— А вы позволите мне не поверить тому, что вы здесь наплели относительно покойной и ее мужчин? По вашим словам выходит, что никто не мог перед ней устоять.
— А вы спросите у вашего друга.
— Так и сделаю… А теперь скажите мне вот что: если она взяла за принцип никого и ни с кем не знакомить… Как объяснить вчерашний аншлаг? С чего бы ей было отступать от своих принципов?
— Для меня это такая же загадка, как и для вас.
— И вы даже не попытались найти ответ на нее?
