Подобрала рюкзак. Тяжелый, подумала она, вдруг тяжелее, чем был, когда она его собирала утром. Медленно расстегнула молнию, заглянула внутрь. Испугалась. Однозначно ее рюкзак. Кошелек и проездной, телефон – все по-прежнему на месте. Эмер огляделась, не смотрит ли кто, и переложила книгу из-под рубашки в рюкзак, закинула его на плечи и, чтобы стравить адреналин и разочарование, припустила прочь из центра города, надеясь не взорваться по дороге.
Оказавшись дома, она положила беглый рюкзак на кровать и осторожно покопалась в нем тщательнее, пытаясь понять, с чего это он стал тяжелее. Рюкзак у нее из тех, что для серьезных пеших туристов, из клуба “Лесбиянки-походницы”, Иззи подарила несколько лет назад; на рюкзаке тысяча молний и чуть ли не десятки потайных отсеков и карманов. Эмер заглянула во все и ничего не нашла – кроме одной вроде бы странновато пухлой стенки.
Принесла нож из кухни и взрезала рюкзак, подкладку. Показалась фотокарточка, сделанная на “полароид”, затем еще одна. Три стопки примерно по сорок старомодных “полароидов”, каждая тщательно упакована, словно пачка наличных или наркотики, спрятаны под подкладкой ее рюкзака. Это уже странно, однако еще страннее оказались отношения, запечатленные на этих снимках. В одной стопке были фотографии Эмер и Кона, но ни единого такого эпизода Эмер припомнить не могла. Вроде бы отсняты в каком-то давнишнем отпуске, некоторые – даже в квартире у Эмер, но у нее при этом никаких воспоминаний. Все эпизоды на карточках чудесны. Такое вот попурри из лучших песен группы, которой никогда не существовало.
Одна стопка была целиком отснята на ярмарке, где суешь голову в картонную диораму и кто-то из балаганщиков за пару баксов снимает тебя как Неистового Билла Хикока и Энни Оукли
[181] или как Антония и Клеопатру. Эмер перебрала эти потешные фотокарточки: Кон – Мохаммед Али, Эмер – Джо Фрейзер, Эббот и Костелло
[182], Бонни и Клайд, Дракула и его жертва, Джонни Карсон и Эд Макмаон
[183], Бивис и Батхед; Кон и Эмер – чуть ли не любой дуэт в истории, трагический, комический, фарсовый.
Третья стопка оказалась еще более загадочной. В нее попали фотокарточки, сделанные в будущем. Эмер и Кон на них становились все старше. Эта подборка завершалась трогательным снимком пожилых мужчины и женщины, спиной к объективу, они шли в закат по безлюдному тропическому пляжу. И в свой личный закат. Эмер не могла не заметить, что задница у нее в старости осталась довольно крепкой. От этой мысли рассмеялась, а затем замерла, не в силах совладать с собой. Что-то или кто-то пытается ее чему-то научить – или прикоснуться к ней. Или поднасрать ей.
Эмер вдруг почувствовала странную бодрость – и лютый голод. Вновь выбираться наружу ей показалось небезопасным, и она заказала еду в “Царе драконов”.
Женоотворотница
Хан добрался к ней быстро. С его слов Эмер поняла, как ей показалось, что дела у дочки Хана идут хорошо, она выдержала проверку как липовая христианка; ей дали убежище, и она даже пыталась наняться в какую-то местную церковь. Эмер не знала, пошутил тут Хан или нет. Ни плату за еду, ни чаевые он не принял, а перед уходом спросил, свесив сигарету с губы, как Бельмондо при пельменях:
– У вас окей, Учитель?
– Нет, Хан, не окей.
– Очень хорошо.
– Не-а.
– Очень, очень хорошо.
– Рада, что мы поболтали, Хан. Слушайте, если вы и ваши ребята понадобитесь мне завтра, ну, проехаться со мной, как защита, – можно вам позвонить?
– За мной долг, – ответил он и удалился.
Эмер налила себе стакан красного вина и немного поела. В домофон позвонил консьерж Новак.
– К вам пришла Мэй Ванг.
– Вонг?
– Как вы сказали.
– Впустите ее, спасибо.
Эмер не могла вспомнить, обменивалась ли она с Мэй адресами. Отперла дверь, и через минуту Мэй Вонг, отворотница, театрально вплыла в квартиру, словно за ней следовала свита болтливых придворных.
– У меня для вас великолепное предложение, – объявила она, пресекая любые разговоры о том, как она здесь очутилась, и сразу перешла к вопросу зачем.
– Какое предложение?
– Хорошее. Вы знаете, чем я занимаюсь.
– Да. И?
– Деточка, вы у нас кто? Вы у нас любовница.
– Ой, бля. Я любовница. Нет, я не она, я нет, но ладно, ладно.
– Кое-кто заявляется ко мне и просит от вас избавиться на этой же неделе.
– Мама Водерз.
– Кое-кто, я сказала. Я как священник или психолог. Я имен не называю.
– Женщина?
– Женщина. Или мужчина. Какая разница?
– Черная женщина? Мама Водерз?
– Мама кто-кто? Я – могила. Но если бы на моей могиле было надгробие, на нем, может, и значилась бы какая-то Мама. – Мэй рассмеялась от собственного остроумия и огляделась. – Приятное место. Маленькое. Чистое.
Эмер заглотила вино – недостаточно крепкое. Конечно, Мама знает, думала Эмер. Вот же сучка, думала она. Эмер ощутила, как поднимается в ней ревность, чего не случалось много лет, и, как солнце сквозь тучи, пробивается воля к соперничеству.
– И как же она предложила от меня избавиться?
– Это вы говорите “она”, не я. Я нашла для вас вакансию в Лос-Анджелесе, учить в частной школе “Перекресток” детей знаменитостей, Тома Ханка, Генри Винкеля, Фонза…
[184] у-у-у-ух… квартира с контролируемой арендной платой в Санта-Монике, “тесла”… у него-нее-них очень много денег.
– И все это мне? Чтоб я оставила Кона в покое?
– Да. Все берем? Руки жмем.
– Соблазнительно. Мне поднадоел Нью-Йорк.
– Я с вами. Леонардо Ди Каприо – любовь моя.
– “Тесла”, а?
– Или “порш”. Я бы вот что предпочла – “каррера”, и лучше Брентвуд, а не Санта-Моника, по-моему… хотите играть в бейсбол – берите все и пакет чипсов в придачу.
