Это напомнило Эмер о существе, которое она видела в одном своем старом блокноте, называлось оно ганкана – ирландский фольклорный персонаж, поцелуй которого вызывает зависимость, а точнее, зависимость вызывает яд, который этот персонаж выделяет кожей. Можно сказать, он тебя мажет слизью. Опийной смолой. Когда ганкана уходит, его влюбленные жертвы маются ломками и чахнут по обществу ганканы. Некоторые даже дерутся до смерти за его любовь, которой, конечно же, не могут по-настоящему владеть. Эмер задумалась, не чувствует ли Кон чего-то подобного в ее поцелуе, ее ядах, вызывающих зависимость.
В эту субботу она собиралась пропустить йогу: Сидни назначил те самые меа-кульпа-встречи с родителями. Происшествие быстро переросло в школе в небольшую шумиху, и Сид хотел разобраться с ним и скрыть как можно скорее, прежде чем оно, как снежный ком, превратится в легенду.
Эмер, вообще-то, рисковала потерять работу. Подобное поведение было для нее “несвойственно”. Ой ли? Ее работа зависела от такого вот толкования событий. Она приготовилась сидеть покаянно и глотать это горькое снадобье так же, как пришлось по ее воле девчонкам. Первая пара родителей “все поняла” и решила, что Эмер реагирует правильно, а потому встречи не потребовала. На самом деле то была не пара, а одна мама, чей муж-пожарный погиб в катастрофе 9/11. Она вышла замуж повторно и нарожала еще детей, и ее дочка Майя О’Коннор оказалась как раз той вещей сестрицей, у которой физический отклик на месиво был самым сильным. Следовательно, встреч на вечер осталось две – с родителями Эшии Водерз и Шошэнны Шварц-Силбермен, подряд.
Иногда, ища взглядом “Ход мысли”, она говорила себе: “Этот будет зна́ком. Напрямую от богов подземки, мне лично и больше никому, прямо сейчас”. Сегодня ей было немного нервно – и немного хотелось поддержки, однако вот это ее обнадежило:
Годам Разлук не разорвать,
Чтоб не стянулось вмиг…
И чар никак не разогнать,
Пусть Ведьмы рядом нет…
Тысячелетняя зола
Под тою же рукой,
Что угли знала, как Огонь,
Поймет, стряхнув покой…
Эмили Дикинсон
Дикинсон для Эмер была как та Ведьма – жутковатая и сбивающая с толку. Дикинсон сумела угнездиться в сумеречном мире между смыслом и бессмыслицей, исполненном ужаса и суровой правды, но вместе с тем сберечь суть будничного, дух жизни, лишенной событий, жизни сознательного уклониста, скрывавшегося у всех на виду в Массачусетсе, под носом у сливок общества, не готовых ее читать. Не лезьте в ящики ее стола, если кишка у вас тонковата. Дикинсон удавался простой естественный ужас, скорость и красота настоящей молнии. При жизни собственного голоса у нее как у женщины не было, а потому она запрятала свои беззвучные крики – восемьсот с лишним таких криков – в ящик стола и стала ждать, когда их услышит вечность. И вечность услышала. Услышала и Эмер.
Старая дева из Амхёрста была и предупреждением, и образцом для подражания; она тоже некоторое время верила в Бога. Дикинсон однажды сказала: “Никогда не пребывала я в таком безупречном покое и счастье, чем в то краткое время, когда мне казалось, что я обрела Спасителя”
[160]. Краткое время. В конце концов ее чувство вечного сделалось слишком большим, чтобы ограничивать его Богом с единственным именем.
Краткое время. Не то же ли самое происходит с Эмер? Вероятно, это и есть все время, какое достается нам с Богом. Почему мы хотим – как хотим невозможного от романтического возлюбленного, – чтобы оно длилось вечно? Но как раз память о том единстве со святым и не гаснет с самого детства и создает образец для всех дальнейших влюбленностей. Приди к Иисусу. И опять возник Кон и его поцелуй. Эмер увернулась от мыслей о нем, списала их на отвлекающий перестук колес.
Дикинсон, значит, была по-настоящему подпольной женщиной, подлинной Королевой Подземки, и Эмер тянулась к изяществу и истине Дикинсон – как женщина и своего, и не своего времени. “Знакомьтесь, Эмили, уроженка Амхёрста, Массачусетс. Наша майская Мисс Подземка навивает из ужаса смерти и пустоты самоцветы прозрения на прялку своей души. А еще она любит печь, ходить в белом после Дня труда
[161] и забытье”.
Спасибо тебе, ГТУ. Подземка – оракул для Эмер. Она глубоко вдохнула. Склонится, когда придет нужда, и восстанет, когда надо будет. Продолжит писать в файл “Богизабытые” и спрячет его в ящик для непубликуемого у себя на компьютерном рабочем столе. Кон был ей понуканием, был ей хлыстом – она возьмет вожжи в свои руки и напишет собственную историю, о своих богах, засевших у нее в голове, как она это видела, то ли опухолью своей, то ли призраком опухоли. Эмер вновь увидит Кона, вновь займется любовью с ним. Или нет. Опухоль вновь растет – или нет. Эмер обнародует свои мысли о богах – или нет, и пусть грядущие поколения ищут питания в ее мертвом теле как в умственной падали – или нет. О, как приятно, думала она, но от Ведьмы при этом знала, что “за болью следует очерченное чувство”
[162]. Это зарождается чувство формы, слово, движущееся сквозь хаос вод, оно порождает волны. Все должно было стать хорошо.
Эффект Шварц-Силбермена
Эмер явилась к себе в класс на добрых полчаса раньше – поставить у своего стола пару стульев. Между собой и родителями хотелось сохранить расстояние и тем самым свой авторитет. В этой комнате, кроме ее места, сидений для взрослых не было. Родителям предстояло устраиваться за детскими партами. Какими бы рослыми ни были родители, Эмер окажется выше.
С этими родителями она, конечно, уже встречалась. В начале учебного года и далее на родительско-учительских встречах, спланированных посреди семестров. Но помнила Эмер мам этих детей, а не отцов. Матери были сильные, они направляли беседы о своих детях, отцы же держались в тени. Эшия Водерз – афроамериканка, ее мать, насколько помнила Эмер, была смутно связана с шоу-бизнесом, а мама Шошэнны Шварц-Силбермен работала юристом в конторе окружного прокурора.
Первыми явились Шварц-Силбермены. Как только пара вошла в кабинет, Эмер поняла, что встреча предстоит бурная. Мама Шошэнны Дебби метнула Эмер ироничную улыбочку и отказалась пожать ей руку, папа Рон же с виду едва ли не извинялся за необузданный гнев своей супруги, но вместе с тем ему словно бы полегчало – как человеку, с радостью готовому разделить груз этого гнева хотя бы на вечер. Эмер улыбнулась и сказала:
– Спасибо, что пришли. Уверена, вы оба заняты, и последнее, чего вам хотелось бы…
Дебби прервала ее:
– Последнее, чего мне хотелось бы, – обеспечивать благополучие собственного ребенка?
