Временами Эмер обожала Сидни. Он ее пугал, но она его обожала. Сидни развернулся и явил Эмер вид на собственный зад.
– Желаете сами поговорить с миссис Хэгер? Загляните, я уверен, у нее оттуда голова торчит. Поздоровайтесь с миссис Хэгер. Вам доводилось видеть БАСП средних лет, обитающую у вас в заднице?
– В вашей (внимание, триггер) заднице?
– В моей (внимание, триггер) заднице.
– Не возьмусь такое утверждать, Сидни. – Эмер машинально потрогала шрам на черепе.
Посреди всего этого до нее дошло, что Сидни – прототип крошки консьержа из ее снов, которого, сообразила она, звали Сидом. Поняв это, она выпала из разговора и сказала прямо-таки вслух:
– Вы Сид. Вы ши!
Сидни отступил назад, кивнул и произнес:
– Что?
– Ничего. Просто вспомнила кое-что.
– Вы вспомнили мое имя.
– Неважно, Сид, я просто задумалась.
Они уставились друг на друга. Эмер показалось, что она дерзит Сидни, хоть и не намеревалась.
– Мне тут сон приснился.
– Я вам снюсь?
– Вы были в моем сне.
Эмер вдруг поняла, что ей лучше бы очень тщательно выбирать слова. Сидни примолк и отвел взгляд, то ли улыбнулся, то ли скривился – не разобрать.
– Я польщен. – Теперь он вновь смотрел на нее. – Короче, Эмер, вы бы, что ли, приняли какие-нибудь антикризисные меры. Некоторые родители теперь чувствуют себя “небезопасно”. Может, проведете с ними консультацию-другую наедине. Паллиативно, профилактически. Вероятно, займет сколько-то времени, но оно того стоит, по-моему. На мой взгляд, точно.
– Как пожелаете, Сид.
– Чего я желаю, не имеет ко всему этому почти никакого отношения. Короче, пожалуйста, не отклоняйтесь от утвержденной учебной программы. Вы у нас ценный кадр, но родители – бешеные уроды, наделенные всевозможными правами. У меня тут одна спросила вчера, не рановато ли отправлять третьеклассницу на неделю в Коста-Рику в “Среду обитания”
[102] – пойдет ли это на пользу при подаче документов в колледж, если “прямо сейчас эту галочку поставить”.
– Услышала вас, Сид.
– Славно. А теперь не хотите ли попрощаться с миссис Хэгер? Если нет – нам пора. – Он собрался удалиться, а затем вновь обратился к Эмер, остановив ее, как раз когда она направилась в класс: – И, Эмер…
Она обернулась. Сидни озаряло яркое солнце, сиявшее в лестничное окно, в косых лучах вокруг головы Сидни кружились пылинки, словно нимб или распыленный густой дым от неведомого огня. Сид весь переменился с виду – вернее, так казалось, потому что в этом освещении Эмер не могла толком разобрать его черты, понять, что выражает лицо. Он сиял, словно был из иного мира. Эмер не видела, как движутся его губы, но услышала, что он сказал. Прежде чем уйти вниз по лестнице, он выкрикнул – без всякого предупреждения о триггере:
– Задницу берегите.
Крылья своей птице Эмер не подреза́ла. Сама эта формулировка ее нервировала, и Эмер не знала, как это делается, процедура, которую она видела в интернете, показалась затейливой, а Эмер не хотела рисковать и с этой целью нести птицу из дома в ветлечебницу. Птица благоденствовала и летала по маленькой квартире. Эмер боялась, что ворон слишком разгонится и врежется в зеркало или в закрытое окно, и завесила все отражающие поверхности одеялами. В квартире установилась своя особая влажность – как в экосистеме джунглей; Эмер теперь считала свою квартиру оазисом.
Ей приходило в голову, что все это может казаться странным не только постороннему человеку, но даже и другу. Не кошатница – птичница. И птица-то всего одна, вообще-то. Так ли уж оно чокнуто? Да не очень. Эмер беспокоило, что Корвус каркает все громогласнее и увереннее день ото дня, а также всевозможно фыркает, щелкает и утробно вскрикивает, и все эти звуки, казавшиеся ей разнообразными, как целый секретный язык, обращают внимание любознательных соседей на тайный мир Эмер, скрытый за стенами ее дома.
Корвус был необычайно умен. Он уже понимал свое имя и, что особенно мило, следовал за Эмер, как собака, из комнаты в комнату, весь день прыгая вокруг хозяйки вразвалочку. Такая походка придавала Корвусу вид старомодного вычурного джентльмена, и это совершенно очаровывало. Было в одомашнивании дикого создания нечто глубоко удовлетворительное, совсем другого порядка чувство, нежели от связи между человеком и псом. Корвус казался одновременно и дрессируемым, и неукротимым, недоступным. Чего-то такого хочешь от мужчины, думалось Эмер.
Хочешь поймать птицу – стань деревом, говаривал Джим Ганвейл. А потому Эмер оглядела свою затхлую квартиру, посмотрела на Корвуса и решила открыть несколько окон. Подняла фрамугу, и этот жест показался ей минорно судьбоносным – как выпускной вечер для птицы, открытие одного мира другому, внутреннего – внешнему. Ушла за кофе. Ей самой было свободно, и она хотела, чтобы Корвус почувствовал себя так же.
Несколько дней назад позвонила Иззи и прижала ее к стенке.
– Так, что-то с тобой не то. Ты ушла в подполье.
– Да не особо.
– Просто расскажи мне об этом мужике и избавь меня от ложного стыда.
– Ну…
– Я так и знала.
Кому-то надо сказать. Никуда не денешься. Секреты Эмер не тяготили. Плотность секретов иногда придавала ей объема, делала Эмер зримой, добавляла ей трепета, который требовалось скрывать, и эта плотность закрепляла ее на поверхности планеты Земля, уменьшала риск улететь прочь. Но и наперсницу – сообщницу – Эмер тоже нравилось иметь.
– Тут замешана птица.
– Птица! Английское жаргонное для “девушки”? Ты теперь из наших? Добро пожаловать в банду!
– Нет, в смысле птица.
– А, типа Попка Хочет Крекер?
– Типа того, ага. Птенец ворона, я его спасла на улице.
– То есть мы не про секс? Вообще?
– Не-а. Птица. Корвус – так я его зову.
– Выпендрежно.
– Се муа
[104].
– Я почти уверена, что ты не той дорогой пошла. Но он хоть черный.
По дороге в “Хлеб насущный” Эмер едва не плакала. Осознала, что те чувства, что она питала к птице, адресованы ребенку, и настал час, как в первый школьный день или на выпускном, когда отпрыск являет некую независимость от родителей. И потому Эмер было вдвойне грустно – грустно от того, что Корвус растет и, вероятно, “покинет гнездо”, а еще грустно, что эти чувства у нее к птице, а не к собственному чаду.