– Задумайте что-нибудь такое странное – чего, может, даже и не существует.
– Как можно что-то задумать, если оно не существует?
– Вообразите.
– Единорог, который какает радужным шербетом.
– Отлично.
– Радужный шербет, который какает единорогом.
Класс развеселился. Даже Эмер поневоле расхохоталась над этим доморощенным сюрреализмом.
– Ладно, и то и другое здорово. Да, так что же Творец сказал насчет холода? Есть желающие ответить?
– Он сказал, что не может его устранить.
– Творец сказал, что он бы, может, и рад устранить холод, но не может, потому что как только ему в голову приходит мысль, и мысль эта – холод, отменить эту мысль он не в силах, а значит, похоже, все мы творцы, творцы мыслей, и то, что мы помыслили, уже нельзя устранить, нельзя раз-мыслить обратно, – а это что означает?
Один тихий ребенок поднял руку:
– Получается очень-очень занятой мир – и тесный.
– Да. – Эмер улыбнулась такой точной формулировке. – Это занятой мир, а еще получается, что какающие радугой единороги и единороги из радужного шербета существуют – уже целых пять минут.
– Нет, не существуют.
– Ах, нет? Тогда попробуйте раз-мыслить их обратно. Давайте все вместе раз-мыслим обратно какающего единорога.
Подождала миг-другой.
– Ну как?
– Никак!
– Не могу из головы выкинуть. Назову его Коди, раз он не уходит.
– Не-а, и не уйдет. Вот именно! В том числе и об этом сказка – она о силе ума, он способен измышлять то, чего раньше не было, а когда что-то придумано, оно уже никуда не денется.
Кто-то из детей проговорил:
– Очень-очень занятой мир.
Поезд впустую
Поездка в подземке домой все тянулась и тянулась. Эмер думала о Корвусе – тревожилась. До странного ждала вечера, чтобы опять отрыгнуть для птички. Садиться не стала, будто, если стоять, поезд поедет быстрее. Нашла себе на стене “Ход мысли”, занять ум.
…если внутренняя ситуация не осознается, она превращается во внешние события, подобные судьбе.
Ух, убойная какая хрень для подземки-то. Эмер задумалась, не юнгианец ли у них сегодня машинист. Цитата, казалось, нагружена смыслом, истиной, но Эмер не удавалось ее уловить, а потому с выводами она решила повременить. Подумала, что, может, это неплохое противоядие одному из самых нелюбимых ее выражений – “чему быть, того не миновать”. Терпеть не могла, когда кто-то так говорил. “Ой, видать, этого не миновать было”. Очевидно, все происходящее “не миновать”. Вот же отмазка-то. Но Юнг говорил, как показалось Эмер, что если не знать себя, то начнет происходить всякая херня, которой “быть и не миновать”, однако на деле ты сам бессознательно заставил это произойти.
Твое бессознательное – вот судьба. Или Бог. Не сделал домашку и не познал себя – судьба тебя отлупит, твоя же собственная тень. Выходит, в мире нет свободы воли, но на самом деле бессильным тебя делает твое же невежество в отношении себя самого. Или что-то в этом духе. Фрейд говорил, что характер – это судьба. Похоже, но не то же самое. Юный Юнг восставал против своего наставника. От всего этого у Эмер сводило мозги.
То же и про время: она слыхала недавно, как его уподобляют гитарной струне, натянутой между двумя точками – между прошлым и будущим, но странность для Эмер состояла в том, что согласно этой теории неподвижная точка – это будущее, а настоящее непрестанно колеблется, приноравливается и сдвигается так, чтобы сонастроить неподвижное прошлое и неподвижное будущее. Прошлое, стало быть, неизменно, хоть и, в общем, познаваемо, а будущее непознаваемо, но определено. Как с котом Шрёдингера: склянка с цианистым калием всегда и разбита, и цела, кот всегда и жив, и мертв – пока мы не откроем ящик и не глянем, и вот этот взгляд, само знание, и есть конец эксперимента, конец жизни: жизнь есть эксперимент. Будущее так же случайно и предопределено, как прошлое. Эмер это нравилось, хоть ум и набекрень, – да и по-человечески понятного смысла в этом недоставало.
То немногое, что было ей известно в науке, вынуждало ее считать себя дурой. Подумывала, не поучиться ли играть на гитаре. Или на барабанах. Размышляла о том, что Шрёдингеру и Гейзенбергу надо было открыть адвокатскую контору или булочную. Но не зоомагазин. Гейзенбергу своего ребенка не доверишь – да и Шрёдингеру не дашь кота на передержку. Гейзенберг то присматривает за ребенком, то нет. Неопределенность за десять баксов в час. Эмер хихикнула. Еще один вариант ограниченной свободы воли. Будущее неизменно, остается лишь настроиться на него. Круто. Допустим, но как?
Поезд миновал “станцию-призрак” на Восемнадцатой улице, заброшенную остановку. Эмер глазела на безлюдную платформу и размышляла, скучает ли платформа по многочисленным ногам, какие ей доводилось держать на себе. Ну вот пожалуйста, опять она приписывает предметам чувства. Думала Эмер и о том, что станция-призрак подобна планетам-призракам – незримым для нас, мы знаем о них лишь благодаря тому, как они влияют на орбиты видимых нам планет. Мы знаем о существовании таких вот планет-призраков и об их гравитационном влиянии лишь по необъяснимому, чудно́му поведению орбит планет, на которые эти призраки воздействуют. Наделена ли подобной силой станция-призрак, действует ли она так же на поезда и на тела граждан? – размышляла Эмер. Когда начинаем чудить мы, люди, – ладно, когда я лично начинаю чудить, уточнила она, – может, это призрак влияет на меня? Планета-призрак? Станция-призрак? Призрак мысли?
Нет, станция не скучает по былым более шебутным дням, – и тут Эмер заметила какое-то движение, чьи-то глаза приковали к себе ее взгляд. На пустой платформе стоял парень, вид у него был вроде как у бездомного, сам крупный такой, кряжистый, даже грозный. Это напомнило ей эпизодически появлявшиеся в “Нью-Йорк таймс” сообщения о бандах бездомных, ищущих прибежища от зимы в тепле и уюте заброшенных тоннелей подземки и забытых станций. Может, это еще один апокриф Нью-Йорка – подобно поветрию, связанному с детенышами-аллигаторами, которое привело к тому, что перепуганные хозяева юных пресмыкающихся принялись смывать своих питомцев в унитаз, и со временем в канализации возникло племя слепых крокодиловых, никогда не видевших света дня. Подобно байкам о фантомных конечностях, в которых ампутанты способны ощущать судороги уже не существующих мышц, город полнился призраками и привидениями. Аллигаторы и станции. Фантомные конечности города.
Но глаза, смотревшие на нее с платформы, были настоящими. Эмер, пролетая мимо, не прерывала этой связи взглядов с размытым силуэтом мужчины. То ли на веревочке, то ли на шнурке он держал что-то вроде монетки или какой-то безделушки – так гипнотизер показывает доверчивому зеваке денежку. Ей казалось, что он высматривает именно ее, Эмер, а не кого-нибудь. Предмет на подвесе мимолетно блеснул, Эмер заметила этот блик, а с ним голова мужчины, как ей померещилось, приняла очертания крокодильей – как у Собека, древнеегипетского божества.
