Когда Ники взбирался по ступенькам на эстакаду, чтобы успеть на поезд в Манхэттен, вокруг него завертелся легкий вихрь мелких снежинок. Он застонал, предвкушая снежное Рождество. Механики Вудсайда уже приладили цепи на колеса машин, так что как бы ни изменилась погода, он готов.
Ники втиснулся в жаркий, битком набитый вагон и ухватился за поручень. Поезд отъехал от станции на Вудсайде и загремел по эстакаде над шоссе. Ники выглянул в окно и вобрал в себя манхэттенский горизонт, похожий на кучу синих бархатных шкатулочек для драгоценностей, припудренных жемчужной пылью. Под снегом или без него, мерцающий в сумерках город всегда воодушевлял и обещал, что он все сможет, хотя его великие мечты, вопреки надеждам, не осуществились.
Ники сошел с поезда. Спешить ему было некуда, так что он шагнул в сторону и позволил несущимся толпам течь мимо него, словно ручьям, устремленным в большую реку. Он воображал жизни проходящих людей, мужей, спешащих домой после работы, задержавшись только для того, чтобы купить молока, и снова устремиться к женам, в квартиры, полные детворы. Парни в автопарке напоминали, как повезло ему остаться свободным, но Ники знал, что везение здесь ни при чем.
Ники остановился в закусочной на углу Тридцать четвертой улицы и Третьей авеню, чтобы купить сэндвич с индюшатиной и двумя огурчиками в качестве гарнира, порцию рисового пудинга и чашку горячего кофе. Карманы его брюк были набиты мелочью, его собственной версией рождественского перезвона. В праздники пассажиры щедры на чаевые. Сегодня, наверное, накопилось не меньше пятнадцати зеленых, две смены подряд на улицах Манхэттена. Но он отработал каждый цент и чувствовал себя заезженной лошадью.
Ники дошагал до своего дома и толкнул дверь подъезда. Он задержался у почтового ящика и поднял медную пластинку. Обнаружив, что ящик забит конвертами, он опустошил его, наполнив карманы пальто, а потом спустился к себе в подвальную квартиру.
– Сюрприз!
Его соседи – Сильверберги, молодожены, живущие на втором этаже, и холостяк Ральф Стампоне, бонвиван-красавчик с первого этажа, – стояли у обеденного стола, украшенного именинным тортом и бутылкой вина в сопровождении бумажных стаканчиков, тарелок и салфеток с нарисованными на них воздушными шариками и звездами.
– Вот как бы я жил без соседей? – Ники поцеловал Мэри Сильверберг в щечку и пожал руку Марку, а потом Ральфу. – Был бы я позабыт-позаброшен.
Ники засунул пакет из забегаловки в холодильник. Однокомнатная квартира была выкрашена миндально-белым, как и мусороприемник в этом же доме, но все-таки это был более теплый оттенок, чем бледно-зеленый на стенах коридоров. Имелся здесь и стол с четырьмя стульями около компактной кухни, и двуспальная кровать, аккуратно заправленная, под единственным окном с видом на тротуар. Лежа на кровати, Ники мог разглядывать ноги прохожих. Он почти уже стал экспертом в разгадывании их статуса по обуви и походке.
Все искусство находилось за окном, а внутри не было ничего – ни фотографий, ни репродукций, ни проигрывателя, ни пластинок. Однако имелись книги из филиала Нью-Йоркской публичной библиотеки на Двадцать восьмой улице. И довольно много.
Ник врубил радио, чтобы отметить неожиданную вечеринку.
– Мне приятно, что вы сюда заявились и чувствуете себя как дома.
– Тебе следовало бы иногда запирать дверь, – сказал Ральф, оглядываясь, – хотя что тут украдешь.
– Это квартира холостяка, – напомнила ему Мэри. – Минимальная роскошь.
– Это тюремная камера. Я тоже холост, но у меня есть мебель. Диван. Канделябры. И лампа с абажуром.
Ральф осмотрел комнату оценивающим взглядом, представляя, как бы он ее обставил.
– Не так много надо, чтобы превратить шлакоблоки в жилое помещение.
– Я однажды дойду до этого, – пообещал Ники. – Или разрешу тебе дойти.
– Ну еще бы, ты же декоратор, – напомнил Марк Ральфу, словно тот нуждался в напоминании. – Для вас всякая комната – пустой холст. Включая тюремную камеру.
– Эй-эй-эй, – поддразнил Марка Ники, защищаясь.
– Ты понял, что я имею в виду, – хмыкнул Марк.
– В мире есть люди, создающие красоту, и те, кто умеет ее ценить. Возьмем обычный шкафчик в ванной. Ты видишь в нем деревянный ящик и запотевшее стекло, а я – Зеркальную галерею в Версале. Все зависит от воображения, – задумчиво пробормотал Ральф.
Ники хлопнул в ладоши:
– Займемся тортом.
– Ты хоть ужинал? – Ральф расстроился, что не догадался принести крекеры и холодный соус к ним. Он взглянул на Мэри, та скорчила гримасу.
– Купил сэндвич.
– Как сегодня на улицах? – Марк откупорил бутылку.
Ники опорожнил карманы в банку для мелочи.
– Пассажиры были щедрые. Красный свет долго не гас. Зеленый зажигался на секунды. И я проскочил на желтый, где только смог.
– Красное, зеленое и желтое – вот удачная комбинация для интерьера.
– Это последние три цвета, которые я хотел бы видеть, приходя домой, – уверил Ники Марка.
– Почему бы тебе не заняться чем-нибудь другим? – предложил Ральф. – Ты на многое способен.
– Я умею водить машину.
– И я умею, но вождением не зарабатываю.
– Может, ему нравится водить машину, – мягко вступилась за Ники Мэри.
– Это ужасная работа, – не унимался Ральф. – Грубияны. Толпы. Заторы. Можно же тронуться.
– Мои мысли далеко.
– Мечтания. – Мэри разрезала торт.
– Великий философ, не помню какой, или, может, это было в пьесе, хотя не помню, кто написал…
– Марк, это самое дурное начало тоста на день рождения, которое я когда-либо слышала.
– Извини, милая, я не помню, но ладно, кто бы это ни был, он сказал, что в мечтах своих можно найти смысл и преуспеть. – Марк разлил вино по стаканчикам.
– Кабы так, то я сидел бы сейчас в шалаше в Гонолулу, попивая сингапурский коктейль и закусывая кабанятиной, зажаренной на вертеле прямо на пляже, – пошутил Ральф.
Упоминание тропических коктейлей вызвало в памяти Ники образ Пичи Де Пино, и это еще больше испортило ему настроение в день рождения.
– Сколько тебе теперь лет, Ник? – Мэри протянула ему кусок торта.
Ральф откусил от своего ломтя.
– Нужны ли эти вопиющие подробности?
– Я не тебя спрашиваю, а его.
– Мне тридцать три.
– У тебя еще все впереди, – уверила Ники Мэри.
– Для чего? – поинтересовался тот.
– Чтобы добиться успеха. – Мэри подняла стаканчик.
– Ну да. Для этого я здесь. – Ники тоже поднял стаканчик. – И вы здесь для того же, напоминать мне, зачем я здесь.
Звук столкнувшихся стаканчиков был пустой, как и желание, которое он обычно загадывал в свой день рождения. В этом году он решил не загадывать ничего.
