– Все наладится, – утешал он.
– Как?
– Наладится – и все. Поверь мне.
– Ладно.
– Что мне сделать для тебя?
– Просто останься.
– Остаюсь.
Ники решил быть полезным. Пошел в кухню и подогрел остывшую еду, потом расставил ее на подносах. Артисты вечно голодны, и как только подносы и подставки пустели, Ники уносил их и снова заполнял снедью. Он прошелся по комнатам, собрал пустые тарелки и бокалы. Потом вернулся в кухню, перекинул через плечо полотенце и вымыл посуду для новой партии гостей, пришедших выразить свое уважение семье Сэма Борелли.
Фрэнк Арриго пронес через кухню мешок со льдом.
– Спасибо за помощь.
– Не за что.
– Ты настоящий друг Каллы.
– Она необыкновенная.
– Я знаю, – усмехнулся Фрэнк.
– Позаботься о ней, Фрэнк.
– Я сегодня постоянно это слышу. Уже раз сорок за этот вечер.
– Актеры хоть и носят лосины, но могут и вздуть в темном переулке.
– Не сомневаюсь.
Фрэнк насыпал льда в чан для охлаждения напитков и вышел во дворик. Сестры Каллы, судя по всему, пришли в восторг, когда он принес им выпить холодненького. «Интересно, а Сэму Фрэнк нравился?» – подумал Ники.
– Ники.
Он отвлекся от окна. Джози Чилетти, одетая в кашемировый свитер с глубоким треугольным вырезом, крепко прижала его к груди.
– Я в полном раздрае, Ники.
– Сэм считал тебя талантливой, Джози.
– Он вызволил меня из утробы Кремон-стрит возле аэропорта и превратил в актрису. Я ему всем обязана, – рыдала она. Ники протянул ей носовой платок. – Без него театр перестанет существовать.
– Уверен, что не перестанет.
– Ты что-то знаешь? – Левая бровь Джози вопросительно изогнулась. – Слышал что-нибудь?
– Нет, я просто знаю Каллу. Она продолжит дело.
– Очень надеюсь. Я нуждаюсь в сцене, как макароны – в подливке.
– А как же сыр, Джози?
– Никак. Сыр хорош и отдельно.
Около полуночи Фрэнк отвез Хэмбона Мейсона домой – бедняга так наклюкался, что не смог вспомнить, где припарковал машину. Ники вытер последнюю тарелку, подмел на кухне пол.
– Здесь никогда не было так чисто. – Елена, старшая дочь Сэма, – кареглазая, с огненными волосами – с одобрением оглядела кухню. – Мы, кажется, еще не познакомились?
– Ники Кастоне.
– Он работал у папы в театре. – Порция, миниатюрная брюнетка, принесла со двора пустой поднос. – Так ведь?
– Да. Я забрел в театр несколько лет назад, и он предложил мне работу.
– Вот так папа всегда и нанимал себе работников. Он считал, что если ты явился в театр, то должен ему принадлежать, что театральная жизнь – это волшебное призвание, – покачала головой Елена.
– Так и есть, если ты хорош в своем деле, – сказала Калла, принеся поднос с бокалами из гостиной. – Извини, Ники. Ты не должен еще и это мыть.
– Да я с удовольствием.
– Пойду я наверх. Завтра у нас трудный день. – Елена многозначительно посмотрела на сестер. – Оставьте посуду в раковине. Я завтра утром помою.
– Ничего, не беспокойся. Порция, и ты иди отдыхать. Вы, наверное, обе измотаны. Мы тут все доделаем сами.
Порция и Елена пошли наверх, оставив Ники и Каллу наедине. Ники подошел к раковине, наполнил ее горячей водой с пеной и принялся мыть бокалы. Калла стала рядом с ним, держа полотенце наготове. Он полоскал, она вытирала и расставляла сверкающее стекло на полке над окном.
– Фрэнк повез домой Хэмбона, – сказала она. – Ему завтра в пять утра вставать на работу.
– Он сегодня уже не вернется?
– Он будет на похоронах. А ты боялся, что я останусь одна?
– Ну, это тебе не грозит. Зато я боялся, что пол провалится, так много народу пришло сегодня.
– Они любили папу.
– Хорошо, наверное, иметь отца, которого так любят. Он всю жизнь приносил людям радость. Услаждал их, развлекал. Это дорогого стоит.
– Правда?
– Конечно. Что может быть важнее, чем способность заставить людей испытывать сильные чувства? Возможно ли переоценить человеческий смех? Или слезы? Эти эмоции бесценны. Это и есть жизнь человека. И твой отец трудился над тем, чтобы пробуждать их в людях, расцвечивать их жизнь. Благороднейшая миссия.
Слова Ники проникли в самое сердце Каллы. Она села у стола и разрыдалась, утирая слезы кухонным полотенцем.
– Прости, я что-то разболтался не в меру. Давай я расскажу тебе смешную историю?
Она кивнула.
– Я был под арестом.
– Что? – Калла отняла полотенце от лица.
– Мне грозило небо в клеточку.
– За что?
– Нас разоблачили. Меня и миссис Муни. Как выяснилось, без режиссера я никчемный актер. И еще мундир этот твой затрапезный джаз-бэндовый тоже не очень помог.
Калла рассмеялась.
– Я забыла тебя предупредить.
– Да и не должна была. Мне и так рассказали. В пенсильванском Розето полно поклонников университетской футбольной команды и сопровождающего ее оркестра.
– Прости, прости, – хохотала Калла.
– Ну вот. Твой отец от души повеселился бы над моим наказанием. Будем считать это искуплением грехов.
– Что именно?
– Я отправляюсь в Италию строить дорогу до городка, где живет посол. Самозванство стоило мне всего – и денег, и времени.
– А ты умеешь строить дороги?
– Научусь. Надо попробовать. Я ведь играть тоже не умел, пока не начал. Там увидим. – Ники отобрал у Каллы полотенце. – Хватит, давай выйдем на воздух.
Когда они вышли на Эллсворт-стрит, Ники взял Каллу под руку. Потом они повернули на Брод-стрит.
– Я знаю всех на этой улице. Даже песню сочинил об этом.
– Значит, ты еще и поешь?
– Не то чтобы очень.
Он затянул свою «фамильно-уличную» арию:
Фарино, Канино,
Скьявоне, Маркони,
Терлаццо, Джанаццо,
Леоне, Франконе,
Чилиберти, Монтеверди,
Руджиеро!
И, добравшись до самой высокой ноты, пропел:
– Да заткнись уже! – Женщина лет пятидесяти с бигуди на голове и в ночнушке высунулась из окна второго этажа. – Ревешь, как раненый лось, никак не сдохнешь!
