Ники ехал в гараж медленно, не торопя время. Ему надо было подумать о том, что он узнал на репетиции, перед тем как присоединиться к семье за вторничным ужином с макаронами. В животе заурчало. Он вспомнил о тете Джо, набирающей в тарелки спагетти; как она поднимает их из миски высоко в воздух двумя большими вилками, грациозным движением, словно дирижер оркестра, и рот его наполнился слюной. Он зевнул, паркуясь на огромной цифре 4.
Пичи сидела на ступеньках, ведущих к офису, и утирала слезы. Ники вылетел из машины.
– Что с тобой? – спросил он, подбежав к ней.
Она взглянула на жениха. Там, где поплыла тушь, было черно. Вылитая Теда Бара
[52] в немом фильме, одинокая, несчастная, огромные обиженные глазищи.
– Ты где был? – Она потянула носом. – Пахнет пивом. Ты пил.
– Всего бутылку.
– У нас было назначено вечером в отделе для новобрачных в «Уонамейкере».
– Ой, Пич, прости! Я забыл.
– Никто не мог тебя найти. Ни твоя тетя, ни твой дядя, ни эта цветная леди, – Пичи показала на диспетчерскую, – никто не знал, где ты. Так где же ты был?
– Я был в театре.
Она уронила голову на руки.
– Я думала, что они тебя уволили.
– Меня взяли на роль в пьесе. Я хорошо сыграл, когда ты меня там видела, и…
Пичи перебила его:
– Ты будешь играть в театре?
– Ага.
– И ты не спросил у меня?
– Это случилось так быстро.
– Еще бы.
– Извини, дорогая. Я не нарочно. Просто забыл тебе рассказать.
– Ник, нам надо составить список свадебных подарков. Серебро. Посуда. Бокалы. Скатерти. Украшения!
– Милая, ты же знаешь, что ты хочешь. Тарелки леди Кармайн.
– Карлайл.
– Просто составь его сама. Зачем я-то тебе нужен?
– Я не обручилась со всем этим одна. Идея обручения и женитьбы – стать одним целым, все делать вместе. И в этом радость жизни. Слияние! Я хочу, чтобы ты все это видел, держал в руках, потому что это будет то, с чего ты будешь есть и пить до конца жизни.
– Но я доверяю твоему вкусу, Пич.
– Прекрасно.
– Я не понимаю даже, зачем мы должны составлять этот список. Пусть люди дарят что хотят.
Пичи вытаращила глаза, не веря услышанному.
– Вот здесь остановись, Николас. У нас будет триста пятьдесят гостей, включая канадцев, которые не знают, что подарить, и если мы сами не выберем, то останемся в дураках с кучей всякой ерунды из «Вулворта»! Нас надуют, и мы будем жить с прессованным стеклом, хотя достойны хрусталя! Розмари Де Кара не потрудилась составить список, и теперь она живет в доме с кучей дерьма, которого не выбирала. И ест себя поедом до сих пор за то, что поленилась туда пойти.
– Я пойду с тобой завтра, – пообещал Ники устало.
– Ты должен отказаться играть. Ты не можешь работать весь день, а потом заниматься этим хобби и быть женихом. Это уж слишком.
– Позволь я тебя провожу домой.
– Я приехала в отцовской машине.
– Ты в таком состоянии, что не можешь ее вести.
– Могу. Я уже не плачу. Я рыдала, как моя тетя Шуш, которую положили в дурку, потому что она не могла остановиться. Понял?
– Это та, у которой зоб?
– Ага. Шея как у полузащитника. Я так расстроилась, когда вообразила тебя на обочине, избитого дубинкой, как животное, облезлое, покинутое, дохлое, один скелет, это и доконало меня.
– Мне от этого не легче, Пич.
– А мне не надо, чтоб тебе было легко. Я хочу, чтоб тебе было мерзко и чтобы это не повторилось.
– Не повторится.
Пичи воздела руки:
– Это время должно быть самым счастливым в моей жизни! А стало самым мрачным. Я пребываю в юдоли слез. Каждая мелочь сжигает мне кишки, как карболка. Я не могу есть. Не могу спать, потому что только о тебе думаю. Это самый жуткий период моей жизни. И от тебя никакой помощи, Николас Кастоне. – Пичи смахнула опять набежавшие слезы.
– Все изменится, Пичи.
– Да уж надеюсь. – Она вытерла слезы платком, притаившимся под манжетой ее пальто. По белой материи расползлись разводы туши. – Потому что я так жить не буду.
– Мы не будем.
– Поцелуй меня.
Ники поцеловал Пичи и помог ей подняться.
– Ты уверена, что мне не следует отвезти тебя домой?
– Нет, сама доберусь. Я позвоню тебе завтра, когда назначу новое время.
Ники вывел невесту на Монтроуз-стрит, открыл ей дверцу машины, и она села за руль. Пичи казалась такой маленькой – крошечное тело, тонкие руки. Даже голова казалась мелкой, и эта ее шляпка, гроздь розовых листьев, плотно прижатых к макушке… Сверху на шляпке торчал зеленый атласный стебель, из-за него головка Пичи смахивала на лесной орех. Ники долго стоял на тротуаре, после того как Пичи уехала, думая о том, что он наделал. Она права. Он все время забывал о Пичи. Что с ним случилось? И почему Пичи отошла на задний план? Она же ничего плохого ему не сделала, только любила его. Разве этого не достаточно?
Женщины семейства Палаццини собрались в главной кухне для приготовления ужина. Малыш Доминик IV пытался встать на ножки в манеже в прихожей, и Эльза наблюдала за сыном в полуоткрытую дверь. Бабушка, мать Джо, спала в качалке под шерстяным пледом в столовой. Эльза взглянула и на бабушку и повернулась к плите.
Когда мальчики Палаццини женились, то их жены вливались в жизнь на Монтроуз-стрит, 810 под началом тети Джо, которая старалась, чтобы они чувствовали себя как дома, но также давала им понять, что они должны принести жертву домашнему очагу, и у девушек появлялись обязанности. Эльза, Мэйбл и Лина должны были готовить, убирать, садовничать, стирать одежду мужей и свою и подключаться к семейным трапезам.
Все пять этажей дома были распределены по возрасту; старики расположились поближе к земле. На первом этаже – кухня, столовая и прихожая. На втором, самом просторном, помещались четыре небольшие спальни и одна ванная. Тетя Джо и дядя Дом занимали одну комнату, бабушка – другую, а Доминик, Эльза и малыш – еще две. На третьем этаже были только две комнаты, где жили Мэйбл и Джио. Поскольку Мэйбл должна была скоро родить, то вторая комната готовилась под детскую. Там же располагалась ванная, куда ходили Нино и Лина, жившие в большой комнате на четвертом этаже. Извилистая лестница вела от прихожей до самого чердака. Почту и записки оставляли на ее ступеньках, и там же стояли корзины с бельем, носимые вверх и вниз.
