– И не надо. Мой отец однажды изменил маме, и это оставило шрам.
– На тебе или на ней?
– На обеих.
– Я тебе верен, Пичи. Верен тебе.
– У меня нет свидетельств обратного. Но не испытывай меня. Я не для того прошла такой долгий путь, чтобы ты взорвал нас, как динамит в канализационной трубе.
– Никаких взрывов, мне хватило их во Франции. Но я надеюсь, тебя утешает мысль, что твои отец и мать с достоинством решили свою проблему.
– Почти. До суда дело не дошло, но…
Ники расстегнул воротник, чувствуя, что воздух отчего-то не выходит из трахеи.
– До суда?..
– Мама, может, и выглядит скромницей…
Ники еще глотнул газировки. «Скромница» – последнее слово, которое он употребил бы в описании будущей тещи. На самом деле к любым определениям надо было приставить «не» – неделикатна, неподъемна, немилосердна. Сущий молот для забивания свай.
– Но стоит бросить моей мамочке вызов, – продолжала Пичи, – она сражается, как дикий аллигатор. Заляжет на глубине и, когда ты ее меньше всего ожидаешь, откроет пасть и слопает.
– Что это значит? – пискнул Ники.
– Она проведала, где живет папенькина пассия, и навестила ее. Когда та женщина открыла дверь, мама сняла туфлю и стала бить врагиню по голове.
– Господи помилуй…
– Та выжила.
– Спасибо Создателю.
Пичи пожала плечами:
– Зато чуть не осталась без глаза.
– Что?
– Каблук пришелся рядом с глазницей, но только сломал ей нос. Вернее, не совсем сломал, но мамуля хорошо приложила, так что той леди пришлось его вправлять. Даже полиция приезжала.
Ники вскочил:
– Твоя мама привлекалась?
– Голосовать она все еще может. – Пичи достала сэндвичи из пакета. – Итак, мораль сей истории такова…
– Не открывать дверь, когда твоя мама снимает обувь?
– Ты смешной. Нет. Мораль такая: не стой у нас на пути.
– Да я и не собираюсь.
Ники снова уселся.
– Слушай, а что, если устроить нашу свадьбу в Институте искусств? Кому нужны эти допотопные банкетные залы? Будем не как все. Обожаю этот фонтан, – защебетала Пичи.
– А знаешь, я видел оригинал в Риме.
– Правда?
– Во время войны. В самом конце. Это работы одного скульптора – Бернини. Но наш фонтан подарил городу Муссолини.
– И мы его оставили?
– Филли получил фонтан еще до войны, в двадцать восьмом. Подарок не виноват, что его преподнес фашист. Кроме того, это дар не от него лично, а от всех итальянцев. Он просто был тогда у власти.
– И мы должны были его принять. Мы ведь оттуда, это наш народ, – сказала Пичи задумчиво. – Жаль, что мы не можем провести медовый месяц в Италии.
– Мы же дом покупаем.
– И это прекрасно. Не могу же я жадничать. Атлантик-Сити тоже хорош для медового месяца.
– Как насчет Ниагарского водопада?
– Замерзнем до смерти, но если хочешь, то замерзнем вместе. Я умираю с голоду, – сказала Пичи, разворачивая свой сэндвич. – Да и ты, наверное, тоже. Весь день за рулем.
– А потом еще смена в театре.
– Так ты получил билет для меня бесплатно за помощь вечером?
– Не совсем.
– Они попросили тебя прийти еще?
Пичи уложила сыр, стекший по краям обратно на булку.
– Пичи, я там работаю уже три года.
– Что значит «работаю»?
– Это моя вторая работа, я служу у Борелли с тех пор, как вернулся с войны.
– Все это время?
– Пару вечеров в неделю. Иногда больше.
– А почему ты мне никогда не говорил об этом?
– Не знаю. Я в основном был суфлером. Не знал, как тебе это сказать. Я подсказываю актерам реплики из будки, когда они их забывают. Мне казалось, что я не смогу объяснить.
– За три года можно объяснить, куда ты ходишь и что там делаешь. Что у тебя есть вторая работа. Это же не хобби. Это обязательства. Даже почти карьера. Как ты получил эту работу?
– Я ее не искал. Однажды вечером, когда я вернулся домой, тетя Джо дала мне билет на спектакль. Церковная община устроила совместный поход в театр, а тете идти не хотелось, так что я пошел в театр вместо нее. Они ставили «Как вам это понравится». Я никогда не видел пьес Шекспира, но эта мне сразу пришлась по душе.
– Представление может сделать такое с человеком! Когда я первый раз увидела ледовое шоу в Атлантик-Сити, то как будто весь мир изменился. Гретхен Мэрил
[35] вживую на коньках! Восьмерки! Прыжки! Каток. Музыка. Костюмы. Все ручной работы. А стеклярус, а горностаевый мех!
Глаза Пичи сверкали, словно блестки на воображаемом платье. Ники был уверен, что она поняла его чувства.
– Ага, это важно. То, что называется «зрелище». Но есть еще и слова.
– На ледовом шоу не разговаривают.
– Правильно. Но у Шекспира все в словах. И они разговаривали со мной. Слова казались знакомыми. И сюжет пьесы завладел моим вниманием. Я почувствовал, что знаю ее.
– Может, ты проходил ее в школе.
– Нет, мы читали только «Ромео и Джульетту». В любом случае я там и застрял, и одно повело к другому, я видел, что им нужна помощь, так что старина Борелли предложил мне работу. Я начал кассиром, а потом пробился наверх, в труппу…
– Пробился наверх?
– Ага, в театре есть иерархия.
– Иерархия есть везде, Ники. Так мир в основном и работает. Но чтобы тебя продвинули наверх, ты должен быть в очереди.
– Я понимаю. Тогда я и стал суфлером.
– Хорошо. Ну и ну. Погоди. Ты ходишь к Борелли пару раз в неделю, получаешь повышение и забываешь рассказать об этом невесте?
– Я тебе рассказываю сейчас. Но я думаю, что важно иметь что-то личное, только для себя. Надеюсь, у тебя тоже так.
– У меня – нет. Ты знаешь обо мне все.
– А, ну хорошо.
– Во всяком случае, ничего такого на ум не приходит.
– Ты никогда не спрашивала меня, куда я хожу.
– Я думала, что ты работаешь лишнюю смену в такси.
– Но ты же звонила в гараж, и меня там не было. И часто.
– Я специально не оставляла сообщение.
– И где, по-твоему, я был?
– Я думала, что ты играешь с кузеном Джио.
