– В том доме, что я приглядел, нам многое не понадобится.
– Он маленький?
– Небольшой.
– Я не люблю вычурное.
– Я понимаю. Почему бы тебе не позавтракать? Оденься, и я его тебе покажу. У нас еще есть время вывернуться из этой сделки.
– Есть еще?
– Я никогда не сделаю тебя несчастной. Разве что куплю неподходящий дом.
Когда Калла и Ники вскочили в машину, она оглянулась на театр. Она решила, что посмотрит на дом, найденный Ники, поблагодарит его, но у нее не было намерения когда-либо покинуть Театр Борелли. Это была ее фамильная драгоценность, ее лампа, ее часы, хрусталь, праздничный сервиз, неумирающий смысл жизни ее родителей. В театре ее окружали воспоминания о матери и отце.
Ники проехал по Брод-стрит, вспоминая свои шоферские деньки и как он замедлял на углах, надеясь найти пассажира. Рефлекс остался и порой раздражал его, когда он жал на тормоз на зеленом свете, заметив возможного пассажира на углу, хотя уже не был в деле, а в роскошной машине с откидным верхом не было счетчика.
Ники повернул налево, на знакомую дорогу, и снизил скорость. Калла выпрямилась на сиденье. Она посмотрела на него, на улицу, на ряд домов.
– Ты это серьезно, Ники?
Ники свернул к дому 832 на Эллсворт-стрит и остановился. Крыльцо было все таким же серым и покосившимся, клумбы такими же неухоженными. На дорожке к дому в бетоне зияла трещина длиной в пару футов, в воротах не хватало доски. Деревянные планки на веранде требовали покраски, а всему дому нужны были новые оконные рамы. Вяз рядом с домом высох, там, где когда-то были ярко-зеленые ветки, теперь торчали мрачные сучья.
– Но ведь дом продан.
– Я его перекупил для тебя.
Калла спрятала лицо на груди Ника.
– Ну же, давай зайдем.
– Я не могу.
– Он весь твой.
– Я боюсь, что если открою глаза, то все исчезнет.
– А я боюсь, что если мы не починим этот старый сарай, то он развалится.
Калла открыла глаза. Дом стоял там же, где был всегда, со дня ее рождения. Она его потеряла, когда казалось, что потеряно все.
– Должно быть, ты действительно меня любишь, – сказала она.
– Ты себе даже не представляешь, как сильно. – Ник поцеловал ее. – Мы дома.
Эпилог
Ноябрь 1953 г.
Саут-Филли
На злополучном участке на Монтроуз-стрит, ставшем в 1933 году яблоком раздора между братьями Палаццини, рос тенистый дуб. За долгие годы у дуба спилили столько больных и сухих ветвей, дабы спасти дерево, что его мощный ствол был испещрен шрамами, похожими на мишени, там, где пила отделила сучья. Но кое-как могучий дуб выжил и даже отрастил новые молодые ветки с глянцевой зеленой листвой и желудями, качавшимися, как бусины, под ветром.
Дом и Майк стояли на дорожке, обозревая спорную территорию, борьба за которую забросила каждого из них на остров.
– А ведь я ежедневно ходил мимо него, – сказал Дом, чуть помолчав.
– Какое удовольствие я испытывал, зная это.
– Не сомневаюсь.
– Но больше не испытываю.
– Почему, Майк? – Дом посмотрел на брата, который, на его взгляд, прекрасно сохранился для своего возраста. Может, что-то в этом есть и жизнь в свое удовольствие, на широкую ногу прибавляет румянца щекам, а шагу – энергии и решительности? И отпуска полезны для людей? Может, отдых и некоторое время в расслабленности придают им сил после, когда они снова возвращаются к тяжким трудам? Какова бы ни была причина, Дом видел, что годы пролетают стороной, пощадив его брата, только слегка взъерошив его густые белые волосы. Чего не скажешь о нем самом. Годы прочертили на лице Дома больше линий, чем на карте автобусных маршрутов Филадельфии.
– Последнее время я все чаще вспоминаю маму. – Майк поддел носком ботинка камушек, и тот вылетел в уличную канаву на границе участка.
– Правда?
– У нас в семье появились все эти невестки – не пойми меня неправильно, они милые девчонки, но у них на уме только их семьи, их праздники, их матери. А я у них просто ходячая чековая книжка и источник наличных. С таким же успехом я мог бы сидеть в стеклянной будке, день-деньской распределяя средства, вместо того чтобы качаться в подвесном кресле. Мужчина с годами теряет свою значимость.
– Как я тебя понимаю, – согласился Дом.
– Может, это и к лучшему. Я всегда считал, что наша мама важнее папы. А ты?
– Не знаю. У папы были проблемы, так что я не знаю, могу ли я ответить на этот вопрос. Но мама – мама была настоящая леди. Ты же помнишь, у нас ничегошеньки не было, а она делала вид, что у нас есть все на свете. И отец в ее рассказах был героем, вроде рыцарей Круглого стола. Он пожертвовал всем, чтобы добраться до Америки и подготовить нам почву. Строил мосты.
– Мы верили, что он собственными руками строит Америку, что он единственный сделал возможным транспортное передвижение, – улыбнулся Майк. – Сварщик с профсоюзным билетом.
– Ты должен отдать ему должное. Отец был храбрец, потому что работал на большой высоте без всякой страховки. И каждую денежку отсылал домой, маме. Это застряло у меня в памяти.
– Он по ней тоже скучал, Дом.
– Думаешь?
– А разве могло быть иначе?
– У него было много подружек после ее смерти.
– Он был так одинок, Дом.
– Ты всегда находил ему оправдания.
– И наверное, всегда буду.
– Это хорошо. Хороший защитник нужен каждому.
Дом поглубже погрузил руки в карманы.
Он оглядел участок, вспоминая, как отец купил его за сущие гроши, за бесценок. Какая разница, почем именно? Для такого участка это были не деньги. Отец придумал грандиозный план, как завладеть Монтроуз-стрит и чтобы оба сына подчинились его власти и могуществу. Доменико был ремесленник, но интриги плел по-королевски. У него были большие американские мечты, под стать рокфеллеровским, но сильная склонность к самобичеванию заставляла его наказывать сыновей за собственные пороки. Не будучи прозорливым, он был завистлив, завидовал даже собственным сыновьям, завидовал их отношениям и разрушил их. Это он посеял зерно недоверия между ними, взрастил вражду и позволил ей расцвести пышным зловонным цветком. Никогда, ни в каком соревновании одиночка не сможет противостоять двоим, и старый игрок застраховал свою ставку так, чтобы оба сына были преданы ему, вместо того чтобы поддерживать друг друга. Так они и делали. Но теперь их осталось только двое за этим столом. И ни Дому, ни Майку нечего было доказывать друг другу.
Майк полез во внутренний карман пиджака и вынул оттуда сложенный вдвое запечатанный голубой конверт.
