Отец Берри побледнел.
– Понимаю. Это меняет дело. Сейчас я вернусь.
– Какой еще ребенок, я не… – прошептала Калла.
– Ну будешь же однажды.
Ники и Калла ожидали возвращения священника.
– Пойдемте со мной. – Отец Берри повел их в часовню.
Калла в своей лучшей шляпе и туго перепоясанный Ники были обвенчаны отцом Берри перед маленьким алтарем в церкви Святой Марии Магдалины де Пацци, у витража, который бросал голубые тени полной луны на счастливую пару и нервничающего священника. Священник благословил кольца, не осуждая дешевую проволоку. Калла и Ники задержались, прилаживая ее на пальцах, прежде чем поцеловались.
– Надеюсь, вы взрастите дитя в вере католической, – торжественно сказал отец Берри.
– Дорогой брат, даю вам слово, – пообещал Ники.
Ники и Калла продолжали целоваться и выйдя из церкви.
– Куда пойдем? – спросил ее Ники. – На Монтроуз-стрит есть автобусная остановка.
– Ты так и не спросил, где я живу.
– Где ты живешь?
Она улыбнулась:
– Это и твой дом теперь, Ники.
– Ты хорошо готовишь?
– Пеку я лучше.
– Годится. У меня две лишние дырки на ремне.
К удивлению Ники, Калла повела его обратно в театр. Она включила софиты и, велев Ники идти следом, принялась взбираться по лестнице за сценой в помещение, где можно было передвигаться только ползком.
Она взяла его за руку, когда вела по решетке к дверце высотой футов в пять, открыла ее и, пригнув голову, вошла. А он за ней.
В комнате было темно. Калла передвигалась в пространстве, включая лампочки, отбросившие розовый свет на пол. Комната оказалась огромной. Она была красиво обставлена лучшей мебелью из родительского дома, включая большую кровать с балдахином, комод и просторное кресло, покрытое пледом, связанным матерью Каллы. Кухня представляла собой лишь немудреную раковину и электрическую плитку. Калла отошла к дальней стене и дернула за веревку, очень похожую на ту, какой поднимают или опускают занавес. И сдвинула парусину, открыв стеклянный потолок, пропускающий свет, – в крыше театра оказался ряд окон.
– Как тебе?
Ники поцеловал жену.
– Детьми мы играли в этой комнате, – пояснила она. – Здесь хранились задники.
Ники прижал к себе Каллу.
– Я хотел, чтобы у тебя была большая, самая прекрасная свадьба.
– А мне нравится эта.
– Как насчет кукол на капоте и печенья на подносах?
– Это неважно.
– Конфетти?
– Конфетти мне ни к чему.
– Кольцо с бриллиантом?
– Когда-нибудь.
– А, то есть кое-чего миссис Кастоне все-таки желает?
Калла поцеловала мужа в губы, в глаза, щеки, шею, руки. Они начали раздеваться.
– Не подглядывать! – сказала она, вспомнив прошлое, оба засмеялись, и это оказалось важнее всего, что было у них до свадьбы или после.
Ники поднял жену на руки и отнес ее в постель под звездами. Калла прижалась к Ники, думая, что он уместен в этой комнате, что здесь всегда было его место.
Ники хотелось наверстать все упущенное время, все то, что он растратил, живя без нее. Он нашел свою Беатриче, она сошла со страниц «Шекспира, рассказанного детям» в облаке золотого атласа, и вот она ему принадлежит. Как же он раньше этого не замечал? В ту ночь он поклялся, что никогда ее не оставит, и она ему поверила. Калла и сама не поскупилась на обещания и сдерживала их всю жизнь. Судьба неожиданно подкралась к ним, завладела их сердцами, захватила их души и вознесла их настолько близко к луне, насколько позволяли своды Театра Борелли. Калла Борелли не была иллюзией, она теперь навсегда рядом с ним. А Ники Кастоне? Он больше не был сиротой. И никогда не останется один.
Гортензия чуть не вышла не на той остановке. Она по привычке собралась выходить на Честнат-стрит, как делала все эти годы, добираясь до работы, но сегодня у нее было дело на другой стороне Брод-стрит.
Она поправила воротник своего пальто от Нетти Розенштейн, которое купила на закрытом показе моделей, зная, что ей понадобится хорошая одежда для деловых встреч. Используя витрину «Пекарни Джоэллы» как зеркало, она надвинула край шляпки-клош на брови точно так, как показывала продавщица.
Гортензия глубоко вдохнула и вошла под ослепительный красно-бело-зеленый тент «Пронто: такси и лимузины» на Фицуотер, 113. Майк Палаццини умел произвести впечатление на посетителей, и вкус у него был отменный.
Гортензия толкнула дверь и вступила в вестибюль. Справа возвышалось окно от пола до потолка, слева тянулась длинная скамья, обтянутая красной лаковой кожей. За окном, в гараже раза в три больше, чем у Палаццини, просматривался парк машин. Гортензия скосила глаза и заметила подъемник и подвешенный в нем автомобиль, под которым трудилась бригада механиков. Дело было явно поставлено на широкую ногу. Впрочем, Гортензия не удивилась.
– Миссис Муни! – В предбаннике появился Майк Палаццини, выйдя из двери, ведущей в гараж.
– Мистер Палаццини, давно не виделись.
– Я был юн, – хмыкнул Майк. – И скучаю по молодости.
– Мы все скучаем.
– Вы не изменились.
Майк Палаццини был чрезвычайно элегантен в своем темно-синем блейзере, белых брюках, белой рубашке в синюю полоску и бежевых замшевых мокасинах.
– Как жизнь?
– Бьет ключом.
– Мой брат не дает покоя?
– Я там больше не работаю.
– Что он натворил?
– О нет, ничего подобного. У меня появилась возможность начать собственное дело.
– Без шуток?
– Все мои годы с вашим семейством пригодились. Я изготавливаю соус для спагетти. И у меня договор с компанией Олдфилдов.
– Вы, наверное, разбогатели.
Гортензия понизила голос:
– Эту шляпку я не в рассрочку купила.
– Поздравляю! Почему бы и нет. Это Америка. И диспетчер может стать магнатом.
– Не забывайте, что я еще была оператором «Вестерн Юнион».
– Это уж когда я ушел.
– Ну да, верно.
– А зачем мой брат устроил телеграф в гараже? Никогда не мог понять.
– Когда миссис Палаццини отправила всех четырех мальчиков на войну, она поклялась, что не откроет дверь, если придет офицер с дурными вестями. Она хотела узнавать новости раньше военных, тогда она и попросила мужа установить там телеграф.
– И они все вернулись.
– Это верно.
