– А ты проверь.
– Что произошло в третьей сцене четвертого действия «Двенадцатой ночи»?
– Себастьян и Оливия поженились.
– Значит, нам нужен священник. Вот и все. Если ты выйдешь за меня.
Калла Борелли заглянула в глаза Ники Кастоне. Они были сразу и голубые, как вода у побережья Санта-Маргерита, где она страстно мечтала побывать, и серые, как половицы на крыльце старого дома на Эллсворт-стрит. В одно мгновение он стал всеми сказочными краями, о которых она грезила, и единственным родным домом. Он был ее прошлым и ее настоящим – тем неуловимым мигом, который, как пытался объяснить ее отец, существует в театре, лишь когда актер и публика становятся одним целым. Но Ники был еще и любовью, о которой она грезила, которую она ждала всю жизнь, даже уверившись, что эта любовь никогда не станет ее любовью. Калла и представить себе не могла, что ее настоящая любовь сперва явится к ней в обличье друга.
Калла не хотела быть чьей-то женой. Не хотела выходить замуж, как ее сестры или как мама. Она не знала, чего хотела. Не хотела менять фамилию, предав отцовскую, как будто его и не было на свете и он ничего не значит. Родись она сыном своего отца, она носила бы ее с гордостью. Почему она должна принести в жертву фамилию Борелли из-за того что родилась девочкой? Калла хотела собственной жизни, такой, что могла бы расти вместе с другой, как раздвоенные стволы сирени, обвивавшиеся вокруг водосточной трубы у служебной двери, которые она никогда не разделила бы, боясь лишить любимый театр его красоты.
– Почему ты хочешь жениться на мне? – спросила она.
– Честно? Потому что все девушки, которым я делал предложение, меня отшили.
– И сколько же их было?
– Четырнадцать.
– И это все?
– Тебе мало?
– Тебя вся страна смотрит.
– Я читаю не все письма от поклонниц.
– А надо бы, наверное.
– Так что ты мне скажешь?
– Я никогда не разрешала себе даже подумать, что это может случиться.
– Почему?
– Не хотела разочаровываться.
– Но теперь тебе это не грозит. И еще раз спрошу. Что ты мне скажешь? Я вишу тут, как декорация на сцене. Та, у которой шкив вечно застревает. Один толчок в неверном направлении, и я рухну на пол, насадив Хэмбона на реквизит.
– А как ты объяснишь это все остальным женщинам?
– Калла Борелли, ты единственная женщина, в которой я никогда не сомневался.
– Я на мели.
– И я там бывал.
– У меня долги.
– Мы с ними разделаемся.
– Я люблю командовать.
– Я знаю.
– Я не изменюсь.
– Так держи меня под каблуком.
– Я иногда считаю, что знаю все.
Ники кивнул:
– Очень часто.
– Я сама себя стригу.
– С этим надо кончать.
– Не представляю себя в салоне красоты.
– А придется.
– Я люблю тебя и всегда любила, Ник.
– Правда? – Он был заинтригован. – И как давно?
– Папуля ставил «Как вам это понравится». Весенний сезон тысяча девятьсот сорок восьмого.
– Сорок шестого.
– У меня с цифрами не очень.
– Это объясняет проблемы с банками.
Она пропустила замечание мимо ушей.
– И ты пришел в театр. Такой худой-худой. Как все ребята, вернувшиеся с фронта. А когда папа спросил, что бы ты хотел делать, ты ответил: «Что угодно, кроме игры на сцене».
– Я этого не помню.
– А позднее папа мне сказал, что ты был единственным пришедшим в театр человеком, который не хотел быть актером.
– В итоге у меня кое-что получилось, Калла.
– Даже если бы и нет, это не имело бы значения. Ты – мой лучший друг.
Калла обвила Ники руками. Она не шутила. Она верила в Ники Кастоне так же, как ее мать верила в ее отца. Калла всегда будет его любить, но она не хотела отказываться от своей мечты даже ради этой великой привилегии. Как ей сказать ему об этом? Она не могла. Вместо этого она поцеловала его – она целовала его щеки, нос, губы, она ласкала эти губы губами, позволив себе остановить наилучшее мгновение в своей жизни, мгновение длиною в целую жизнь.
Левой рукой Ники постучал в дверь церковного флигеля, правой он держал за руку Каллу.
Двери открыл молодой свежевыбритый священник в новой черной сутане.
– Отец Родо?
– Он в уединении.
– Вы дежурный священник?
– Да.
– Падре, как вас зовут?
– Отец Берри.
– Красивое имя. Звучит по-летнему. Отец, мисс Борелли и я хотим пожениться.
– Вы должны дождаться отца Родо. И сообщение о свадьбе должно появиться шесть раз в еженедельном церковном бюллетене.
– У нас нет на это времени.
– Но таковы правила.
– Отец, молю вас, я прихожанин Римской католической церкви, от первого «агу» до последней исповеди, пожените нас безотлагательно. Калла тоже католичка и на хорошем счету в церкви Божьей Матери…
– Доброго совета, – закончила предложение Калла.
– Вот видите, мы крайне ревностны.
– Тогда вам следует придерживаться правил. – Отец Берри узнал Ники.
– Ник Карл. Я Ник Карл из «Любви к жизни». Я родом из Саут-Филли.
– Кто бы сомневался, – ухмыльнулся отец Берри.
– Неужели вы не поможете сыну родины?
– И дочери? – добавила Калла.
– Извините. Вы же знаете, законы устанавливают в Риме. У нас нет пространства для маневра.
– Совсем?
– Я могу вызвать отца Родо в неотложном случае.
– Уверяю вас, что наш – неотложный.
– У вас есть кольца?
– Есть, – соврал Ники.
– Заходите.
Ники выудил из кармана брелок. Он вывернул и вырвал ключи из кольца и, пока отец Берри вел их в свой кабинет, разломал спираль на два проволочных колечка. Калла покачала головой. Им пришлось ждать, пока отец Берри не появился снова.
– Я не могу вас поженить. Извините. Отец Родо сказал, что это невозможно.
– Для Бога нет ничего невозможного.
– В данном случае, к сожалению, есть.
– Скажите ему… и сожалею, что говорю это вам, простите меня… мисс Борелли ждет ребенка. Мы уже на пути в Вифлеем, отец. Вы понимаете, что я имею в виду.
