Горе, спутанные тернии сожаления, безнадежности и страха разрослись вокруг его сердца с тех пор, как умерла его мама. Единственный способ избавиться от этих терниев – уничтожить их на корню, отрезать от источника, их питавшего, от чувства вины. И теперь впервые за долгое-долгое время Ники перестал сожалеть, что его жизнь не сложилась иначе. Он избавился от угрызений совести, терзавших его, поскольку винил себя в смерти матери.
Долгие годы он считал себя недостойным собственного дома и семьи. Он был одинок, покинут. И поэтому обстоятельства были не важны в сравнении с постоянным ощущением неуместности, с которым он жил. Ники усвоил, что чувство защищенности, проистекающее от знания, где находятся твои родители, когда ты ложишься вечером спать, – не данность, но дар. Теперь, став мужчиной, он осознал, что в детстве почти ничего не потерял, потому что его любили, и все же, несмотря на всю заботу, поддержку и ободрение, ничто не могло заменить ему мать. Хотя мать в своей юной рассудительности сделала все, чтобы увериться: у него есть все необходимое. Она мудро выбрала себе замену. Сердце Ники переполняла благодарность к тете Джо, женщине, которая его вырастила, и к ее мужу, заменившему ему отца, и к кузенам, ставшими ему братьями.
– Ты прославился, Ники! Сестричка так гордилась бы тобой!
– А вы? – спросил Ники у Джо, ибо ее мнение значило для него не меньше.
– И словами не передать, как я тобой горжусь, – уверила его Джо.
Ники обнял тетю, а потом обратился к остальным:
– Кто хочет есть?
Палаццини заговорили все разом, перекрикивая друг друга, куда идти, что бы им съесть и как сильно они проголодались. Ники пропустил всю эту какофонию мимо ушей – привычную музыку, сопровождавшую всю его жизнь в Саут-Филли, и повел семейство из студии в ресторан по соседству. В кои-то веки не как гость, а как хозяин.
В тот день пополудни багровые листья облетали с кленовых веток, медленно устилая землю за окном кухни Мэйми. Осень рано пришла в Розето. Мэйми захлопнула кухонное окно, открыла клапан на радиаторе под ним, и оттуда со свистом высвободился теплый пар. Она положила руки на еще холодный металл, и тут в дверях показался ее муж Эдди Даванцо. Он вошел и протянул Мэйми буханку свежего хлеба из пекарни Ле Донне, поцеловал жену в щеку и повесил полицейскую фуражку на крюк.
– Я разогреваю суп.
– Ауги остался в школе после уроков.
– Он что-то натворил?
– Монахини попросили нескольких ребят помочь перетащить кое-какие коробки. Сестра Эрколина обещала их покормить.
Эдди отстегнул кобуру и положил пистолет на холодильник.
Мэйми улыбнулась и налила супа в миску.
– Когда Ауги счастлив, и ты счастлива, – заметил Эдди.
– Ты тоже будешь счастлив, когда родится малыш.
Мэйми поставила перед мужем миску с томатно-рисовым супом и протянула ему льняную салфетку, потом отрезала теплого хлеба. Эдди намазал ломоть маслом и обмакнул его в суп. Мэйми налила ему стаканчик красного вина. Она придирчиво оглядела яблоки в деревянной плошке на подоконнике, выбрала поспелее и порумянее, села рядом с мужем и принялась нарезать для него яблоко дольками.
– Жду не дождусь, чтобы вернуться на работу, – призналась Мэйми.
– Когда родится ребенок, тебе будет некогда скучать по работе.
– И все равно я буду.
– Ты единственная знакомая мне женщина, которая не жалуется на свою работу на фабрике.
– Там я чувствую, что выполняю что-то важное. Вот сколько уже можно натирать полы? Они и так блестят, как лед на катке.
Мэйми встала, вышла в гостиную и включила телевизор. «Филко» загудел, разогреваясь, потом появилось изображение. Мэйми вернулась в кухню и взяла графинчик с оливковым маслом из набора специй на столе.
– Кожа пересыхает? – спросил Эдди.
– Немножко.
Мэйми прошла в гостиную с графинчиком в руках. Картинка по телевизору была не очень отчетлива, черно-белая с сероватыми оттенками. Джинкс Фалькенберг рекламировала «бьюик-скайларк». Мэйми понравилась ее шляпка: леопардовая лента, поля из черного бархата. Приглядевшись повнимательнее, Мэйми решила, что это, наверное, изделие модного дома Хелен Розенберг. Когда Мэйми вернется на работу, она купит себе такую же.
Капнув несколько капель масла на ладони, Мэйми потерла ими друг о друга, согревая масло. Она просунула руки под широкую блузу и принялась нежно массировать живот, когда мужской голос по телевизору объявил: «А теперь – продолжение нашей истории». На экране появилась надпись «Любовь к жизни».
– Эдди, иди сюда! Сериал начался.
– Мне нужно обратно на работу.
– Ну хоть минутку посмотри.
Эдди стоял в дверном проеме. Не было такого, чего он не сделал бы для Мэйми, поэтому он уселся рядом с ней на диван.
– Это не для меня, – сказал он.
– Тебе же нравится «Одинокий рейнджер».
– Там хоть приключения. А тут вроде как я у мамы дома, мы сидим за кухонным столом и слушаем, как она сплетничает со своими сестрами.
– Чуточку похоже. – Мэйми прищурилась на экран. – Вот он, гляди!
– Ага, это он! – подтвердил Эдди.
– Похудел.
– Голодающий художник.
– Профессиональный актер.
– Ты так считаешь?
– Он каждый день снимается. Наверняка неплохо зарабатывает.
– Сколько человек смотрят сейчас это шоу? Не так уж много, наверное.
Мэйми не сводила глаз с Ники, играющего в эпизоде. У Ники был особый талант, способ бытия, выходящий за пределы черно-белой сумятицы изображения. Он выделялся, проступал как-то резче, явственнее, свет бил ему в лицо, и оно озарялось, как луна на черном ночном небе.
– Скучаешь по нему? – спросил невзначай Эдди.
– Господи, нет, конечно.
Мэйми посмотрела на мужа и похлопала его по бедру. Прошло несколько лет с того юбилея, но память о двух Карло сохранилась.
– Зачем тогда смотришь?
– Не знаю. Наверное, потому, что он – единственная известная персона, с которой я лично знакома.
– Но он же самозванец!
– То есть ты считаешь его преступником?
– Он притворялся другим человеком.
– Из добрых побуждений. – Губы Мэйми расплылись в улыбке, когда она припомнила, как впервые услышала акцент Ники и как он бросил коверкать язык ради нее.
– Уж и не знаю, каким заклятьем он приворожил всех местных женщин, – посетовал Эдди.
– Эдди.
– Просто любопытно. Мне действительно хотелось бы знать. Он будто пробудил женщин от мертвого сна. Толпа воскресших Лазариц, скользящих по паркету.
