– Но я горжусь своим именем.
– Я понимаю. У меня тоже итальянские корни. Монтемуро – моя настоящая фамилия.
– Это значит «покоритель вершин».
– Именно. Но этого мне мало. Я должна была изменить имя. Видите ли, Глория Монти желает управлять миром.
– Mondo-muro, – предположил Ники. – Покоритель мира.
– Верно. Превосходно, только не как фамилия. А как философия.
Глория сбросила ноги со стола и ухватила сумку.
– Запирайте. И увидимся завтра. Да не порежьте физиономию, бреясь. Телекамера не прощает изъянов.
Ники полировал пол, насвистывая. Телевидение. Даже мысль о нем его нервировала, но он последует за Глорией и Робертом куда угодно. Когда он сосредоточился на полировке пола, боль вины пронзила его. Он вспомнил, как пенял Калле за то, что она сама убирает в театре, полагая это занятие унизительным для нее, и вот вам – он занимается тем же. Прямо епитимья, наложенная за опрометчивое суждение.
Ежемесячный ужин в складчину в зале Церковного братства баптистов свободной воли Филадельфии посетили все. Это была последняя трапеза перед закрытием на лето. Женская гильдия украсила столы лилиями, маргаритками и рудбекиями и расставила на белых хрустящих скатертях лучший фарфор общины. В душном подвальном помещении окна были распахнуты настежь и вентиляторы гоняли воздух по залу.
Гортензия, возглавлявшая трапезный комитет, стояла за столами с едой. Краем глаза она наблюдала за своим взносом – кастрюлей с подогревом, наполненной кавателли с Минниным венецианским соусом. В качестве председательницы она контролировала размещение снеди, посему кавателли заняли центральное место. Рядом благоухали макароны с сыром, жареный цыпленок, тушеные помидоры, кукурузная запеканка, жареная окра и припущенная в масле зелень.
Гортензия знала, что народ в ее церкви придирчиво относится к меню. На десерт всегда должен быть кокосовый кекс, а также банановый пудинг, чай с сахаром и горячий кофе. Главное блюдо, как всегда, конечно, – жареный цыпленок. Гарниры одни и те же с тех пор, как в 1897 году заложили фундамент этой церкви. Кавателли с красным соусом не подавались никогда.
Гортензия рассчитывала, что богобоязненные баптисты честно выскажутся о ее блюде. Она полагала, что если им понравится, то ее стряпня – нечто особенное.
Когда девятая из очереди прошла мимо ее кавателли и сразу направилась к макаронам с сыром и масляно-сухарной посыпкой, Гортензия схватила раздаточную ложку и взялась за работу.
– Сестра, отведайте мое блюдо, – вкрадчиво сказала она, зачерпнув на пробу кушанье и выплеснув его на тарелку прихожанки.
Она положила ложку обратно в кастрюлю, поскольку собрание предполагало самообслуживание, но ненавязчиво продолжала предлагать едокам кавателли, подталкивая к ним в руки раздаточную ложку.
– Гортензия, ты слишком усердствуешь. Ты слишком напираешь, – прошипел ей в ухо Луи, тоже стоящий в очереди с тарелкой.
– Как диакон нашей общины, ты мог бы помочь. Мог бы объявить мои кавателли.
– И не подумаю.
– Я ведь не просила тебя их готовить. Я просто прошу объявить народу, что их стоит попробовать. В качестве одолжения мне.
– Такого рода еда тут никому не нравится.
– Понравится, если попробуют.
– Ладно, положи мне, и я упомяну о ней за столом с мужчинами.
– Благодарю тебя. – Гортензия положила кавателли мужу на тарелку.
Когда последний член общины взял себе еду, Гортензия позаботилась и о себе. Ее подруга Уилла Тернбоу помахала ей рукой из-за стола в углу, где она держала место для Гортензии.
– Хоть кому-нибудь нравится мое блюдо? – спросила Гортензия, садясь.
– Красный соус? – спросила Вилла. – Я думаю, вкусно. Леди, что скажете?
Леди вежливо покивали.
– Община вроде бы одобрила, – покривила душой Уилла.
– Уилла, о чем мы говорим? Взгляни на стол. Моя кастрюля полна макарони. Это как библейские три хлеба и пять рыб. Каждый раз, когда я выдаю ложку кавателли, они умножаются в кастрюле.
– Почему ты так настаиваешь, чтобы все это попробовали? – поинтересовалась Вилла.
– Я хочу это продать.
– Но никто же не платит за еду на ужине в складчину.
Гортензия понизила голос:
– Я имею в виду, вообще продавать. Людям.
– Ты открываешь ресторан?
– Нет. Я хочу продавать соус. Разливать его по банкам и отправлять в магазины. Просто не знаю, как это делается.
– А ты об этом помолилась?
– Ага. Как же. Я молилась и просила. Но, похоже, наш дорогой Господь не любитель красного соуса. Как и остальные.
– Я скоро уйду на пенсию с работы у Эдны Олдфилд, – гордо заявила Уилла. – Тридцать два года службы одной семье. Ее муж умер много лет назад и оставил ей семейное дело. Семейный бизнес продуктов. Это они «Продукты питания Олдфилдов».
– Супами торгуют?
– Супы, соусы, консервированные овощи. Да что ни назови, – заверила ее Уилла. – Они производят всё.
– У тебя есть визитка?
– И что ты с ней собираешься делать? Ты сама должна отправиться туда и встретиться с хозяйкой. Она – владелица фирмы. Но тебе лучше поспешить.
– Я могу туда поехать. Назови день.
– Надо ехать автобусом. Это далеко. Мейн-Лайн. И с пересадкой. И ждать на станциях.
– Это я могу.
– Ходят слухи, что скоро она отдаст бразды правления сыну. Можно сказать, что мы с боссом уходим на пенсию одновременно.
Разум Гортензии лихорадочно работал, просчитывая возможности, которые сулила такая встреча. Но, прежде чем сесть на автобус, который повезет ее к миссис Олдфилд, ей нужно будет переделать много дел. Подумать только, даже не пришлось молиться, выпрашивая встречу, она сама свалилась на голову. Когда община, ведомая Луи, разделилась играть в «Факелоносцев и звонарей», Гортензия осталась в кресле. Она не будет участвовать ни в каких играх, ее мысли нацелены на приз побольше.
Гортензия забралась в постель рядом с мужем, который спал, отвернувшись к стене. Она поправила воротник своей фланелевой ночной рубашки и положила голову на подушку.
– Гортензия?
– Да, Луи.
Он перевернулся на бок лицом к ней.
– Я думала, ты спишь, – сказала она тихо.
– Я не могу спать. Ты сегодня выглядела дурой у этой кастрюли.
– Я что-то не так сказала?
– Нет. Ты навязывала людям свои макарони. Их никто не хотел есть.
– Мне хотелось, чтобы люди их попробовали. И все.
