– Наверное, вы сами должны найти ответ. Но вот что я вам скажу: когда настанет время покупать новый дом, приходите ко мне. – Мистер Коллиер протянул ей визитную карточку. – И этот банк будет счастлив помочь вам с первым взносом.
Калла встала. Она медленно выдохнула через рот, и звук был похож на свист. Клерки оторвались от дел, ища источник этого звука, а мистер Коллиер тоже встал, чтобы пожать ей руку.
Калла положила в сумку конверты. В них лежали чеки с разделенной натрое суммой за продажу дома на Эллсворт-стрит. Чек для Елены, чек для Порции и еще один – для нее самой.
Когда Калла выходила из банка, она желала быть богатой, первый раз в жизни. Очень богатой! – как выкрикивала героиня комикса «Малышка Мэри-недотепа», потому что, если бы у Каллы была куча денег, она бы до такого не дошла. Она выкупила бы дом у сестер и жила бы в нем до конца жизни. Ей необходимы были эти стены по причинам, которые она могла назвать, и еще по другим, которые трудно было определить. Калла полагала, что продажа дома – ужасная ошибка, но не могла убедить сестер подождать еще немного. Они уже дошли до предела с оттяжкой, а Калла не могла предоставить ничего, кроме пустых обещаний и надежд поставить в театре спектакль, который наделает шуму и даст лишние деньги. Безусловно, это мужья поднажали на сестер, и те предъявили ей ультиматум. Они не несли ответственности за Каллу и должны были заботиться о своих семьях, вести свои дела. И вот она сдалась и продала дом. Все, для чего жили родители, за что боролись, ушло, разделенное на три части, и никогда снова не станет единым целым.
Магазин «Театральная книга» располагался на втором этаже здания на Сорок второй улице, а на нижнем этаже, выходящем на улицу, продавали музыкальные инструменты. Ники взобрался по наружной лестнице и вошел в магазин, заполненный книгами и светом, льющимся в окна на фасаде здания. Оттуда открывался вид на Таймс-сквер, тротуары были заполнены людьми, а проезжая часть – автомобилями. Последний серый снег таял в сточных канавах центра города, превращаясь в темные потоки, исчезавшие под решетками водостоков на перекрестках. Ники радовался выходному дню, свободе от заторов на дорогах, от шума и холода.
Темные ореховые полы книжного магазина покоробились от времени. Полки прогибались под книгами о театре, биографиями актеров, собственно пьесами и тяжеленными учебниками по режиссуре, лицедейству и постановке. На покрытом фетром ломберном столе громоздились отлично иллюстрированные большие подарочные издания, посвященные театральным костюмам, декорациям и освещению сцены.
Ники направился к центру магазина, где широкий полированный стол пестрел книгами о Шекспире в окружении отдельных изданий каждой из его пьес. Ники взял в руки «Сон в летнюю ночь». Листая, он добром вспоминал Театр Борелли.
Не спеша, он пробирался через горы книг, у него кружилась голова при мысли, что все это надо прочесть, и он думал – в его-то возрасте, зачем это ему? Не поздно ли? Как он применит все эти знания, когда овладеет ими? Ники не терпелось профессионально играть на сценах Нью-Йорка. Он уже подобрался близко к нескольким прослушиваниям, но лишь затем, чтобы уступить место более опытным актерам. Уже сам факт, что он востребован, не позволял выйти из игры и привел в этот магазин в поисках учебника актерского мастерства, чтобы лучше сыграть на просмотре.
У Ники не было преимущества образования, все, что он знал, пришло из личных наблюдений и опыта, подобранного в Театре Борелли. Он был старательным учеником и, надо сказать в пользу Ники, легко воспринимал язык Шекспира. Сэм Борелли сказал однажды, что есть люди, ему подобные, они читают стихи, понимают намерение поэта, и за счет этого стихи обретают для них смысл.
Ники обнаружил в самом низу, за новыми изданиями, полку «Букинистические книги для юных актеров». Он сел на пол и стал рыться в детских книгах, надеясь найти что-нибудь для детей Палаццини, которые множились в количестве, конкурирующем с помидорами на крыше дома на Монтроуз-стрит.
Кое-что изменилось, но семья держалась друг друга. Мэйбл и Джио все еще жили с Джо и Домом. У них родилась дочка Джованна. Теперь она уже, наверное, вовсю бегает. Сын Эльзы и Доминика пошел в школу, и у них появился еще один сын, Джозеф, этот только начал ползать. Эльза прислала фотографию их нового дома в двух кварталах от Монтроуз-стрит. Лина и Нино жили в родительском доме и ждали первого ребенка.
Ники пробегал корешки детских книжек и вдруг узнал название. Он снял с полки книгу в твердом переплете. Величина и вес книги были ему знакомы, да и картинки на обложке.
– Нужна помощь? – спросил продавец.
– Не думаю.
– Хорошая книга, – заметил продавец, уходя к прилавку.
Сердце Ники стучало быстрее обычного, когда он листал страницы. До сих пор сердцебиение учащалось от беспокойства, но не сегодня. Ники помнил эту книгу, и сейчас она вернула его к истокам. Он не забыл иллюстрации, но со временем картинки оказались под слоями памяти. Сейчас он смотрел на них с детской непосредственностью, как и в первый раз. Ему тогда объяснили, что гравюры в книге называются «эстампы». Эстампы покрывала прозрачная бумага с золотыми виньетками, предохранявшая картинки. Он помнил даже эту папиросную бумагу! В пять лет Ники смутило непривычное и тяжеловесное слово «эстампы». Он помнил, как его пугали персонажи на обложке, представляющие елизаветинских актеров на театральном шествии. Все эти годы зловещее лицо придворного шута, державшего за руку юношу с воздушным шаром, все еще вгоняло Ники в оторопь. И сейчас Ники снова хотелось впрыгнуть в картинку и предупредить юношу, чтобы опасался шута с лицом дьявола. Ники взъерошил себе волосы, пытаясь вспомнить больше.
Шекспир, рассказанный детям
Чарльз и Мэри Лэм.
Цветные гравюры А. Э. Джексона
Прикосновение глянцевой суперобложки с черным рельефом и шелкографией в бархатных тонах сапфирового, рубинового и спелого золотого отправило его в прошлое. Форзацы были глубокого и угрюмого бордового цвета, и так же чувствовал себя Ники – угрюмым, тоскующим, покинутым, мечтающим вернуться во времена своего становления.
Это была та самая книга, которую каждый вечер перед сном читала ему мама. Он лежал в постели, уткнув голову в подушку, а мама обнимала его, уютно прижимаясь всем телом. Никола держала книгу двумя руками, убаюкивая и нежа сына, закутанного в одеяло, а он рассматривал картинки, пока она читала ему вслух. Адаптация шекспировских пьес была написана простым, как детские стихи, языком, а события передавались с поистине сказочным накалом. Истории Шекспира стали гладкими камушками, из которых сложилась мозаика взрослого воображения Ники.
Ники почувствовал себя обделенным, когда мать перестала читать ему вслух. Ей стало совсем плохо, она потеряла голос и больше не могла говорить. Утрата этого ритуала, вместе с утратой матери, стала главной причиной его теперешнего одиночества. Эти истории, напечатанные черной краской, буква за буквой отпечатались в его сердце. Простой шрифт вкупе с елизаветинской каллиграфией, с ее изгибами и завитушками, нанесенными вручную, – они тоже не изгладились из памяти.
