– Это великолепно. – Калла помнила, как ее отец работал с агентом. Из этого ничего не вышло, но у Сэма были большие ожидания. – Тебе необходим представитель.
– Ага. И я пытаюсь прихватить лишнюю смену, когда могу, это дает мне свободные дни для прослушиваний.
– Смену?
– Ага, я же таксист, зарабатываю на жизнь.
– Это у тебя хорошо получается. И у тебя же есть медальон таксиста, почему бы им не воспользоваться.
– А каких людей я встречаю! Иногда срываю куш. Пару недель назад такси вызвала Китти Каллен. Лучшая здешняя певица, я думаю.
– Согласна. Она ни на кого не похожа.
– И какая красавица. Волосы черные, как у тебя. А душится «Английской лавандой», как кузина Эльза.
– Может, приедешь на Рождество?
– В этом году не получится. – Ники поморщился, когда выпалил эти слова.
Идея провести время с семьей бодрила, но он не мог решиться на это, не мог смотреть в лица Палаццини, которые надеялись на его успех больше, чем он сам. Если он приедет, то они постараются заманить его обратно на Монтроуз-стрит. Кузены все время за обедом в «Люхове» уговаривали его вернуться в Саут-Филли, но Ники не собирался сдаваться. Он был так же упрям, как и талантлив.
– Печально. У нас тут большая вечеринка для труппы двадцать третьего декабря. Все о тебе спрашивают.
– Спрашивают?
– У нас ты в качестве звезды. Вырвался из Филли – и прямо на Бродвей.
– Я только езжу по улице под названием Бродвей. На Бродвее я еще не играл.
– Но уже близко.
– Я там буду.
– Знаю, что будешь. Нужен только правильный режиссер, чтобы дать тебе правильную роль.
– Спасибо, что воодушевляешь, Калла.
– Каждому не помешало бы.
– Кто бы спорил, – засмеялся Ники.
– Ну, мне пора. Надо закончить работу.
– Но поздно же.
– Я привыкла к тому, что у меня длинный рабочий день.
Калла повесила трубку, попрощавшись. Этой ночью она заснет крепким сном, услышав наконец голос Ники и зная, что у него все в порядке.
Ники в свой тридцать третий день рождения спокойно спать не будет. Он будет слышать каждый шаг на тротуаре, когда заскрипит снег и захрустит лед под ногами прохожего, будет слышать каждую сирену «скорой помощи» и клаксон каждого мусоровоза и винить город за бессонницу. Праздничный торт устроился в желудке не лучшим образом. Красное вино доставило слабую головную боль. Ники был готов обвинить что угодно в своей неспособности сдаться мирному ночному сну, кроме истинной причины: ему был необходим друг. У него не было наперсника, который мог бы помочь советом, не было с тех пор, как он покинул Саут-Филли. Друзей-то он завел, но, заводя, мало что рассказал о себе. Подобно многим амбициозным парням и девушкам, переехавшим в большой город, он пытался одновременно выжить и посвятить себя работе, ради которой переехал, равно фокусируясь на обеих целях. Но время шло, а Ники стоял на месте. В будущее заглядывать ему было больно. А как много он мог бы рассказать Калле Борелли! Он бы спросил у нее совета, и охотно, но он стыдился, что не преуспел, не сыграл ту самую роль или не попал на афиши. Вместо этого он извернулся, как только смог, чтобы не рассказать ей, на что похожа его жизнь в самом важном городе мира, где он ощущал себя самой ничтожной личностью.
Калла сидела перед мистером Коллиером в Третьем федеральном банке Филадельфии в своей лучшей синей бархатной шляпе, черном шерстяном пальто и в лайковых перчатках. Она знала, что, идя на встречу с банкиром, надо надевать лучшую воскресную одежду. Сэм Борелли не сильно жаловал официальные учреждения и, стоя в очереди, чтобы внести деньги на зарплату труппе, всегда ворчал на все это великолепие, гранитный пол, мраморные столы и гигантские перламутровые часы, напоминая дочери, что за роскошь платят клиенты. Он называл этот пугающий банковский декор «восторг заемщика».
Роскошные столы красного дерева выстроились в ряд по комнате. Содержание их отполированных поверхностей было идентично, вплоть до кожаных стаканчиков с карандашами. Люди, сидящие за столами, тоже выглядели одинаково, словно их заказали из каталога, рекламирующего банкиров, как продают сельскохозяйственное оборудование или брюки. «Покупайте финансовых экспертов у нас!» – так, наверное, призывала реклама и прибавляла: выбирайте седых, близоруких, лысеющих мужчин среднего возраста с британскими корнями, умеющих обращаться с вашими деньгами. Они знают то, что вам невдомек. Неудивительно, что большинство итало-американцев в Саут-Филли хранили деньги под матрасами.
Элвуд Коллиер, общительный сотрудник банка, управлявший сбережениями Каллы, выглядел как и остальные, но, по крайней мере, с ним было приятно иметь дело. Он вернулся к своему столу с тремя конвертами для нее.
– Ну вот, мисс Борелли. – Мистер Коллиер протянул ей конверты и сел. Он посмотрел на лицо Каллы и уверил ее: – Даже не сомневайтесь. С начала войны дома расходятся как горячие пирожки, и за приличную цену. Вы правильно поступили.
– Знаете, меня всегда интересовало, – тихо сказала она.
– Что именно? – Он подвинул к ней акт о расторжении договора Сэма Борелли об ипотеке, чтобы Калла поставила подпись.
– Лучше ли чувствует себя тот, у кого есть деньги.
Мистер Коллиер улыбнулся:
– Не без того, я думаю.
– А мне кажется, никакой разницы.
Калла взяла авторучку и подписала документ. Коллиер поставил печать, свидетельствуя, что плата внесена полностью, и отправил чек в папку. Он сложил руки на столе и наклонился.
– Это случается в каждой семье. Случилось и в моей. Родители умерли, дети остались и вынуждены принять решение о родном доме. Ваши сестры здесь больше не живут. Они замужем, у них свои семьи. И вы однажды выйдете замуж, у вас будет семья, и вы оглянетесь и поймете, что сделали правильный выбор. Дом всего лишь дерево и камень.
– Куча кирпичей? – добавила Калла.
– Именно.
– Но не для меня.
– Простите, я не хотел, чтобы это прозвучало бесчувственно. Но само по себе здание ничего не значит, это люди создают в нем дом.
– Ну не знаю. Место действия очень важно, мистер Коллиер. В театре мы иногда подумываем о постановке без декораций – просто свет и стены. Мы называем это минимализмом. Но очень скоро, на репетициях, начинаем понимать, что актерам необходимы вещи, чтобы заполнить мир. Место, где сесть. Двери, в которые входить. Комнаты с воспоминаниями, чтобы в них можно было жить. Место, где можно хранить истории. Контекст, чтобы пребывать в нем. Знакомые стены, в которые мы возвращаемся, где мы помним аромат из кухни, когда мама пекла печенье, или обои с розами в лестничном пролете, или старую веранду с шаткими ступеньками – все это не пустое место. Это часть того, что делает нас людьми. Нас определяют места, где мы обитаем, то, как мы их заселяем и чем мы их заполняем. И я всегда буду оплакивать продажу отцовского дома, материнского сада и стола на кухне, за которым я ела каждый день всю мою жизнь. И разве может быть иначе? Я не понимаю, как можно продать каждое свое воспоминание и не печалиться о том.
